Питер Джонс - Голосуйте за Цезаря

Мы видим, насколько обманчива сентенция Линкольна, блестяще и пафосно звучащая. Не было никогда и нигде правления «народа, от народа и для народа», кроме короткого периода афинской демократии 2500 лет (!) тому назад.

Древние греки высоко ценили законность и правосудие. Они видели, что именно институт права, жизнь по закону (как и язык, и разум) отличает человека от животного мира и дает возможность мирно сосуществовать в сообществе себе подобных. Правда, они также видели, что человеческое существо, в отличие от животных, может сознательно преступить закон, избить, ограбить или даже убить своего ближнего. Среди животных, как известно, «ворон ворону глаз не выклюет». Все это придает закону еще большую ценность. Афиняне не только уважали и ценили закон, но еще и были единственными в древнем мире, кто так трепетно относился к институту, который, по их словам, «отличает человека от животных» (в отличие от нашей коллекции олигархов и лордов, не говоря уже о европейцах). Афинский народ подчинялся закону, который сам же и создавал.

Древних очень занимали вопросы, касающиеся отношения человека к животным. Те, кто, как и Пифагор, верил, что души людей переселяются в животных, убийство братьев наших меньших считали грехом и преступлением не меньшим, чем преступление против другого человека. Другие же пытались осмыслить разницу между человеческим и животным миром. Древнегреческий мыслитель VI в. до н.э. Алкмеон считал, что только человеку доступен разум, в то время как животные способны лишь на восприятие внешних сигналов без их осмысления

Анаксагор, философ V в. до н. э., полагал, что только человеку присущи такие свойства, как память, опыт, любопытство и стремление к познанию. Аристотель категорически отрицал наличие у животных интеллекта в любом его проявлении. Их восприятие, считал он, пробуждает в них лишь самые примитивные чувства («то, что я вижу перед собой — съедобно»), однако это восприятие не вызывает у животных мыслительных процессов; кроме того, ни одно животное не оценивает свои действия с точки зрения морали.

Интересно, что дискуссия на эту тему среди древнегреческих мыслителей была необычайно острой. Например, Плутарх и Порфирий (последний — в более позднее время) приписывали животным такие качества, как память, избирательное отношение к другим особям и даже способность давать своим собратьям оценку; а иначе, спрашивали они, почему животные убегают от своих врагов? Стоики видели различие людей и животных лишь в способности первых произносить осмысленную членораздельную речь. «Но разве животные не отзываются на человеческие слова?» — парировал Порфирий.

Все эти рассуждения в конечном итоге упирались в дилемму: «есть или нет права у животных? ». Последователи Эпикура были уверены, что юридические права, как и обязанности, могут быть лишь у тех, кто связан с обществом какими-либо юридическими отношениями, и поэтому у животных, конечно же, никаких прав быть не может. Тем не менее и Плутарх, и Порфирий, далеко опережая свое время, утверждали, что животные достойны такого же уважения, как люди, хотя бы из-за способности чувствовать и страдать.

Еще более укрепил власть закона, повысил ценность законопослушания в глазах своих сограждан Сократ. Когда он ожидал своей казни, его друг Критон предложил афинянам заменить казнь философа его изгнанием. Но тут воспротивился сам Сократ, объясняя это тем, что невыполнение однажды принятого судебного решения ведет к принижению закона. Существует некое соглашение, юридически закрепленные отношения между законом и каждым афинянином, между государством и каждым гражданином, причем даже более строгие, чем традиционные отношения внутри семьи, между родителями и детьми. Как выразился сам Сократ:

«Афины — это священный город, хранимый богами. Каждый здравомыслящий человек должен любить свою родину больше, чем отца, мать и своих потомков. Преступление против родителей — огромный грех; но куда больший грех — преступление против государства».

Свои рассуждения Сократ заключил тем, что каждый человек может уехать и жить там, где он пожелает; он не обязан соглашаться с «условностями и обязательствами», которые на него налагает государство посредством своих законов. Но если он однажды присягнул перед государством, а затем отказался от своего долга, то он не имеет права более жаловаться на свою судьбу.

Отречься от свободы, взойти на эшафот по своей воле ради торжества закона — для нашего времени, согласитесь, это, мягко говоря, ненормально. Обычно мы связываем такое поведение с религиозными убеждениями, мученичеством; но мученики терпят вовсе не ради утверждения верховенства закона, а по соображениям несколько иным: они вправе ожидать должного воздаяния на небесах. Кстати, римские губернаторы в отдаленных провинциях, как могли, пытались пресечь эти странные, по их мнению, наклонности первых христиан, объясняя манифестации мученичества скорее склонностью к суициду, чем вызовом государственным устоям империи.

Несмотря на сократовскую романтическую идеализацию «рожденного народом» права, хотелось бы заверить вас, что чувства брошенного за решетку афинянина вряд ли отличаются от настроений его нынешнего британского собрата. Брошенному в темницу бедолаге во все времена хотелось только одного — побыстрее выбраться из застенков.

После всех этих разговоров о правосудии, тюрьмах, упрямом Сократе и прочем хочется спросить: а как же полиция? какова ее роль в античном мире? Так и представляется обычная картина из нашей обыденной жизни: вой сирены, лай собак, светящийся во тьме жезл дорожного полицейского, готовый к работе алкотестер, перегороженная красной ленточкой улица, задержания невинных прохожих, озабоченное лицо «копа», раскрывшего планшет и уже готового записывать ваши показания.

Представьте, ничего подобного в древнем мире не было: полицию просто не «изобрели». Как не было ничего похожего на нашу Королевскую прокурорскую службу, которая решает, кого следовало бы припугнуть, а кого довести до реального судебного преследования. Все судебные дела — от убийства до государственной измены, от нечестивости и хулиганства до воровства — возбуждались не государством, а некими частными лицами, выступавшими от имени потерпевших. Именно эти древние «адвокаты» подавали иски, после чего начиналось разбирательство (позднее мы остановимся на этом более подробно; кстати, стоит напомнить, что в Англии вплоть до конца XVIII в. обвинительные иски также вчинялись частными, имевшими на то разрешение лицами). Афинское государство не видело ничего дурного в таком институте истцов-посредников, позволяя многим своим гражданам зарабатывать на оформлении судебных исков. Случаи, когда судебные дела возбуждало само государство, были редки, и происходили они, как правило, во время войн или больших публичных событий. В такие моменты государство, по сути, становилось на стражу правопорядка. Так, в Риме во время игр по приказу императора Августа весь город оцепляли специальные люди, наблюдавшие за опустевшими домами и предотвращавшие, таким образом, повальное воровство.