Борис Акунин - Часть Европы (с иллюстрациями)

Кому из великих князей первоначально она принадлежала, неизвестно, но искусствоведы считают, что это работа восточных мастеров XIV века (возможно, дар какого-то из золотоордынских ханов).

Однако по официальной версии, которая восходит по меньшей мере к началу шестнадцатого века, этот венец был даром императора Константина IX Мономаха своему внуку Владимиру — в знак того, что киевские государи будут преемниками базилевсов. Разумеется, это чистой воды выдумка, причем позднего времени. У маленького княжича Владимира (Константин умер, когда ему было два года), принадлежавшего к одной из младших ветвей рода, имелось немного шансов занять киевский престол, да и в любом случае византийскому кесарю никак не могла прийти в голову фантазия о подобной преемственности.

Другой пример эксплуатации «магического» имени — так называемый «Мономахов трон» в Успенском соборе Кремля, главном храме московского государства.

Это «царское место» якобы было доставлено Владимиру Всеволодовичу из Царьграда со специальным посольством, и князь восседал на нем во время своей «коронации». В шестнадцатом веке константинопольский патриархат даже прислал Ивану Грозному документ, подтверждающий, что такое венчание действительно состоялось в 1116 году. Однако принимать на веру это свидетельство нельзя — патриархи были очень заинтересованы в покровительстве московского государя и выдали бы ему любую нужную бумагу.

На самом деле установлено, что «трон Мономаха» был изготовлен по приказу царя Ивана в 1551 году.

Мономахов трон

Пока был жив Владимир Всеволодович, внушавший почтение остальным князьям и ужас половецким ханам, стояла и его с таким трудом восстановленная держава. Истории известны случаи, когда одаренному лидеру удавалось остановить разложение деградирующей системы и даже на время ее реанимировать. Но подобные «воскрешения» никогда не длились долго. После того как сильная личность уходила со сцены, процесс распада возобновлялся с ускорением, будто наверстывая упущенное.

Мономах умер в 1125 году в глубокой старости, семидесяти двух лет, оставив после себя по видимости стабильное государство. Однако до окончательного крушения Киевской Руси оставалось менее полувека.

Старшему сыну Владимира Всеволодовича досталась в наследство заново собранная и вроде бы крепко сшитая страна, которой ни снаружи, ни изнутри не угрожали серьезные враги. По инерции, на одном лишь воспоминании об авторитете Мономаха, это здание какое-то время еще стояло, так что следующий правитель Мстислав Владимирович даже получил от потомков прозвание «Великого», хоть и не очень понятно, за какие заслуги.

Он был наполовину англичанин и кроме двух русских имен (княжеское «Мстислав» и крестильное «Феодор») звался еще Гаральдом, в память о деде, английском короле, погибшем в 1066 году при Гастингсе в сражении с норманнами Вильгельма Завоевателя. Дочь последнего англосаксонского правителя Гита Уэссекская эмигрировала в Данию и оттуда была сосватана в жены Мономаху.

При Мстиславе на Руси было спокойно. Четверо младших братьев не оспаривали власть старшего; каждый управлял своей областью, слушаясь Киева. Во всех конфликтах (крупных, впрочем, не было) Мономашичи выступали единым фронтом и даже несколько расширили свои владения, окончательно присоединив земли разделившегося Полоцкого княжества. Они успешно повоевали с прибалтийской чудью и вновь осмелевшими половцами. Возможно, Мстислав добился бы и большего, но из-за отцовского долголетия он вступил на престол уже пожилым, пятидесятилетним, и правил недолго, всего семь лет.

После его смерти, последовавшей в 1132 году, власть перешла к следующему брату — Ярополку, но тот уже не смог удержать в повиновении младших Рюриковичей. Склока о перераспределении земель была начата самими Мономашичами, и этим немедленно воспользовались династические конкуренты, не осмеливавшиеся заявлять о своих претензиях, пока потомство Владимира Всеволодовича сохраняло единство.

Главными соперниками правящего рода стали Ольговичи, ведущие свою линию от недоброй памяти Олега «Гориславича». По решению Любечского съезда 1097 года они получили в «отчину» богатое и обширное черниговское княжество, но взамен были отстранены от престолонаследия. Ольговичи не могли забыть, что происходят от Святослава Ярославича и генеалогически старше Мономашичей.

Борьба двух этих княжеских домов, равно как и раздоры внутри них, постепенно подорвали мощь Киева и окончательно раскололи древнерусское государство.

Мстислав — в шлеме и при мече ( Б. Чориков)

По примеру «Гориславича» черниговцы призвали на помощь половцев, которые охотно откликнулись. Очень скоро на Руси установился тот же хаос, который существовал до Мономаха: князья вступали в непрочные союзы, нарушали «крестные целования», вечно перемещались из удела в удел; простые люди терпели лишения, разорялись, гибли от сабель половцев и «черных клобуков» (да и русских мечей), попадали в рабство.

Ярополк Владимирович был доблестным воином, но не обладал отцовской осторожностью. В 1135 году он вышел на бой с черниговско-половецкой ратью, не дождавшись союзников — и потерпел тяжкое поражение. Пришлось заключить невыгодный мир с Ольговичами, которые получили новые территории. Еще хуже было то, что власть Киева опять утратила авторитет в глазах остальных Рюриковичей. Они больше не считали великого князя верховным правителем, а Ольговичи стали теперь уже всерьез помышлять о том, чтобы прогнать Мономашичей из столицы.

Это они и сделали с удивительной легкостью, когда Ярополк умер.

В 1139 году, всего через 14 лет после смерти Владимира Мономаха, восстановленная им держава рухнула.

После кризиса 1068 года, когда половецкое нашествие нанесло первый удар по единству Руси, киевский великокняжеский «стол» продержался еще сто лет. За это время владетели «матери русских городов» сменились 28 раз. Центральная власть в средние века пришла в упадок во многих европейских странах, и короли превратились в слабых или даже сугубо номинальных монархов, но, пожалуй, нигде больше престол не сотрясался столь часто.

В последние десятилетия Киевской Руси великие князья возносились и свергались с такой быстротой, что это напоминает какую-то чехарду.