Кристофер Марсден - Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга

Можно с уверенностью сказать, что на блистательных банкетах, которые Елизавета устраивала в своих дворцах, подавалось великое множество приготовленных Фухсом и его помощниками богатых блюд. На празднествах, таких, как банкеты в честь дня ее рождения, Елизавета восседала на троне, а придворные размещались за двумя длинными столами, каждый из которых напоминал своей витиеватой формой написанную курсивом заглавную букву «Е», дамы справа, мужчины — слева. На столы ставили веселые по расцветке сервизы из петербургского фарфора — в правление Елизаветы фарфор уже начали изготовлять в России. В фарфоровых вазах стояли розы; на столах размещались фарфоровые фигурки негров. Один из этих столов в виде буквы «Е» сохранился; он демонстрируется вместе со скатертью, посудой и цветочными гирляндами, а также прочими яркими украшениями в Екатерининском дворце Царского Села.

Только изредка население Санкт-Петербурга получало часть всего этого изобилия. Однако все же такие случаи бывали — свадьбы лиц царского дома и тому подобное, — когда изящно выполненные фонтаны извергали вино для каждого желающего и ждущей толпе бросали хлеб, жареную говядину, тысячи цыплят и прочие разновидности жареного мяса. Толпа ждала заветного часа, как говорила мать Екатерины, принцесса Цербстская, «со страстью к обжорству, свойственной всему этому миру в подобных обстоятельствах». Но даже эта редкая щедрость зависела от хорошего поведения толпы. Во время одного праздника предполагалось утром запустить фонтаны и начать раздавать пищу после тостов, произнесенных во время банкета в Зимнем дворце. Каждый тост предполагалось сопровождать орудийным салютом; последний выстрел означал бы, что люди могут приступать к угощению, которое было навалено на открытом месте перед дворцом. Прождавшая всю ночь голодная толпа долго глядела в окна дворца, где обедал двор, отделенная от угощения деревянным забором и охраной из солдат. Наконец офицер, стоящий возле банкетного зала, дал знак артиллеристам, что за столом готовятся выпить первый тост. Раздался выстрел — и здесь толпа, ошибочно решив, что это сигнал приступить к угощению, сломала забор, смяла охрану и набросилась на горки с едой.

Когда Елизавета, намеревавшаяся наблюдать за пиршеством народа из окна, услышала, что угощение уже разграблено, она лишь рассмеялась. Но второй посланник объявил, что «дело принимает серьезный оборот и нам надо спешно покинуть столы, пока ими не будет проглочена последняя крошка». Этот инцидент привел к следующему финалу: «Чтобы наказать народ, — говорится в отчете, — винный фонтан не пустили».

С течением времени императрице приходилось прилагать все больше времени и усилий, чтобы при ее беспорядочном и нерегулярном образе жизни сохранять молодую внешность и здоровье. Летом 1760 года ей это еще удавалось, поскольку французский посол докладывал Шуасолю, что «для своего возраста она не могла выглядеть лучше и не могла быть свежее при том образе жизни, которого следовало бы избегать». Но эта свежесть была иллюзией, результатом ежедневной тяжелой работы горничных, продуктом сложного косметического искусства, повседневной обработки кожи лица и рук камфарой и розовой водой, а также прикладывания льда к глазам по утрам. Все эти косметические средства являлись значительным шагом вперед по сравнению с уходом за собой дам во времена Анны Иоанновны, которые обычно использовали для умывания настойку на водке, после чего ее же и выпивали. Елизавета красила свои волосы, брови и даже ресницы.

Императрица безумно любила наряды. Она никогда не надевала дважды одно и то же платье. Поскольку танцевала она всегда увлеченно, то вызванные ее тучностью пот и учащенное дыхание иногда вынуждали ее трижды за бал менять платье — причем, надо заметить, обыкновенный бал, а не такой, как у Петра Шувалова, продолжавшийся сорок восемь часов без перерыва.

У императрицы был огромный гардероб. Когда в 1753 году сгорел один из московских дворцов, было утрачено четыре тысячи ее платьев. После смерти Елизаветы в ее покоях было найдено еще пятнадцать тысяч платьев, два шкафа с шелковыми чулками, тысячи туфель и шлепанцев и сотни отрезов французской ткани. Благодаря царственной фигуре императрицы наряды на ней выглядели величественно. «Ее Величество, — писал после своей первой встречи с ней в 1757 году Лопиталь, французский посол, — была одета в платье и дорогое, и импозантное. Пудра, большая колоколообразная юбка, диадема из драгоценных камней и великолепие наряда подчеркивали благородство осанки и естественное очарование черт». Она всегда надевала платье с огромным кринолином, когда ей приходилось появляться на публике во время официальных мероприятий, однако в других обстоятельствах она этого не делала. Из описания нарядов императрицы мы можем сделать вывод, что они выглядели превосходно. Сохранились упоминания о ее платьях из блестящей Серебряной тафты с золотым кружевом по краю, о черном пере, поднимавшемся с одной стороны ее прически, о поблескивающих в волосах бриллиантах и серебряных украшениях и о драгоценностях на ее голове, шее и платьях.

Придворные дамы, естественно, делали все возможное, чтобы сравняться с императрицей в великолепии туалетов; многим из них помогали в этом подаренные императрицей платья, которые она уже надевала один раз.

Стремились не отстать в пышности туалетов и мужчины. Иван Чернышев обычно заказывал за один раз по двенадцать туалетов, своих пажей он наряжал в расшитые золотом ливреи. Алексей Разумовский ввел моду на бриллиантовые пуговицы, пряжки и эполеты. У фельдмаршала Апраксина была украшенная бриллиантами табакерка для нюхательного табака, которой он пользовался каждый день. Апраксин отказался от подарка английского короля Георга II — сабли с позолоченными ножнами, — поскольку ножны не были покрыты бриллиантами. Когда Апраксин воевал с Фридрихом Великим, потребовалось шестьсот лошадей, чтобы везти его личный багаж. Сергей Нарышкин, который считался самым изысканным «денди» в России, приехал на свадьбу Екатерины и великого князя Петра в карете, обложенной хрустальными зеркалами до самых колес. Это стоило ему семи тысяч фунтов стерлингов. Нарышкин носил украшенный бриллиантами костюм. Со спины этот костюм имел вид дерева, ствол которого составляла вышитая золотом полоса посредине, ветви были вышиты серебром; эти ветви спускались по рукавам к кистям рук и по ногам к коленям. Все это, однако, скорее напоминало безумства старой Московии, чем французскую или итальянскую элегантность, которую стремилась привить в Санкт-Петербурге Елизавета.