Анатолий Гуревич - Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Я представлял себе, что уже в Москве, вхожу в кабинет начальника «Центра» – Директора, а после короткой беседы с ним встречаюсь с полковником Старуниным (я не знал, какое он звание имел в это время, а тогда он был полковником). Хотел также встретиться с комбригом Брониным.

Я не терял веры, что просьба о моем приеме для доклада лично И.В. Сталиным будет тоже удовлетворена, а это, как мне представлялось, должно было иметь немаловажное значение для интересов нашего государства.

Время от времени я смотрел на «завербованных» мною гестаповцев и даже заговаривал с ними, подчеркивая свое абсолютное спокойствие и убежденность, что мы поступаем правильно, решив вместе направиться в «Центр» для продолжения совместной работы в интересах Советского Союза.

Неожиданно один из членов экипажа с улыбкой на лице сообщил нам, пассажирам самолета, что «путешествие» заканчивается и мы приближаемся к столице могучего Советского Союза – победителя. Мне казалось, что после этого объявления время потянулось слишком медленно, хотелось быстрее вступить на родную землю. У меня, по непонятным причинам, создавалось впечатление, что я покинул Москву совсем недавно, и, больше того, мне уже начинало казаться, что не было никаких тяжелых переживаний, трудностей в моей разведывательной деятельности и в жизни вообще за все время моего пребывания за рубежом. В то же время невольно думал о том, где сейчас находятся Золя и Виктор, их семьи, хотя от генерал-майора Драгуна я знал, что они и их семьи живы и здоровы, что с ними установлена «Центром» связь. Думал я и о многих других, о судьбах которых ничего не знал. Не знал я ничего и о Блондинке, которая осталась вместе с нашим сыном Мишелем, с женой генерала Жиро, бельгийской графиней Изабеллой Русполи и женой брата генерала Жиро, интернированными в Германии. Думал я и о глубоких стариках Жаспар, с которыми меня связывала искренняя дружба, и о многих других. Не мог я не думать и не переживать за судьбу Рене.

Меня угнетали мысли и о том, как состоится в «Центре» моя встреча с Отто, настоящую фамилию которого я узнал от гестаповцев, – с Леопольдом Треппером.

Неожиданные толчки и непривычный звук подсказали мне, что самолет идет на посадку. Невольно промелькнула тревожная мысль: а как пройдет «проверка» пограничниками документов и таможенниками багажа? Ведь у нас не было советских паспортов, на имевшихся иностранных не было надлежащих виз. Что же должно подтвердить наши личности? До того как самолет пошел на посадку, обо всем этом я даже не задумывался. Возникшие сомнения были мимолетными, так как я понимал, что «Центр», безусловно, принял надлежащие, то есть необходимые, меры для нашей безопасности и мы легко пройдем все предусмотренные правила проверок.

Я буквально прильнул к стеклу иллюминатора.

Мы приземлились на родной земле. Казалось, что пределу моего счастья не было границ. Очень хотелось попросить в «Центре», чтобы мне разрешили побывать у моего дяди, у которого я до отъезда за границу часто ночевал, и у других родственников. Я не знал тогда, что мой дядя, несмотря на состояние здоровья, плохое зрение, настоял на претворении в жизнь своего желания вступить в ополчение и встать на защиту своей любимой Москвы. Вскоре он погиб на фронте.

К самолету подведен трап. Мотор уже заглушён. Первыми спустились молодые офицеры, о которых я уже говорил, затем жена генерала Суслопарова, а совсем последними на выход были приглашены мы.

Спустившись по трапу, я обратил внимание на то, что недалеко от места посадки нашего самолета находились офицеры разных рангов, включая и генерала. Стояло довольно много автомашин. Мелькнула приятная мысль: неужели нас с таким вниманием встречают? Я еще не успел опомниться, как из увиденной мною группы офицеров почти одновременно отделились несколько человек. Они направились к Паннвицу, Стлуке и Кемпе, к каждому из них в отдельности. Не дав нам даже попрощаться друг с другом, эти офицеры усадили каждого из привезенных мною гестаповцев в отдельную машину, сев по два-три человека с каждым на заднее сиденье автомашины, и буквально в считанные минуты направились в неизвестном направлении.

Не успели еще автомашины удалиться, как ко мне подошел майор, назвавший себя Коптевым. Генерал-лейтенант и группа оставшихся офицеров продолжали стоять на своем месте, и никто из них не счел нужным даже поздороваться, что, естественно, меня несколько насторожило.

Хочу еще раз подчеркнуть, что все происходило так стремительно, что я и «завербованные» мною немцы не могли даже попрощаться, что, безусловно, могло вызвать у них определенную тревогу. Что же произошло? Почему потребовалась подобная поспешность? Чем она могла быть оправдана?

Все эти вопросы молниеносно пронеслись в моей голове. Конечно, они остались без какого-либо ответа. Я был буквально обескуражен! Меня взволновало и то, что думают Паннвиц, Стлука и Кемпа? Неужели в «Центре» будут их тоже принимать поодиночке и чем это вызвано?

Представляется Коптевым, майор «очень любезно» пригласил меня пройти в одно из пустых помещений аэропорта. Только там он обратился ко мне по кличке, которая предусматривалась еще в 1939 г. на случай необходимости встретиться за рубежом с представителями контрразведки. Это меня несколько насторожило. Майор тут же сказал мне: «В соответствии с вашей просьбой вы будете приняты начальством... Сегодня вас примут в Особом отделе НКВД СССР... В Москве вас ждали уже давно в соответствии с вашими радиограммами...»

Вежливость майора Коптева, проявляемое им внимание ко мне, его вопросы о том, как мы долетели, как перенес полет, как я себя чувствую, не давали мне оснований для волнения. Я бы даже сказал, что все это заставило меня подумать о необоснованности всех моих сомнений, возникших сразу после приземления нашего самолета в Москве. Но несколько удивило сказанное майором, что «сегодня меня примут в Особом отделе НКВД». Почему встреча со мной по «моей просьбе» должна начаться именно в НКВД СССР, а не в Главном разведывательном управлении РККА? Ответ на этот вопрос я получил в ту же ночь, а полное разъяснение – только через несколько лет, в 1961 г.

После короткой беседы мы вышли из помещения, у дверей уже ждала автомашина. Оглянувшись вокруг, я не увидел ни одного из ранее стоявших офицеров. Удобно расположившись с «дружески» расположенным ко мне майором, мы направились по улицам окрестностей, а затем и самой Москвы к центру города.

Легко себе представить мое состояние, мою радость, мое волнение, вызванные тем, что, наконец я вновь на Родине, в Москве, и скоро смогу встречаться с моими родителями в Ленинграде. Мне вспомнилось, как уже но давно установившейся традиции после принесения присяги, военной присяги и верности и преданности Советскому Союзу, перед самым моим отъездом в командировку, длительную командировку для работы по заданию «Центра» за границей, я посетил на Красной площади Мавзолей Владимира Ильича Ленина и, как делали все, мысленно повторил, смотря на саркофаг, принесенную клятву верно служить Родине, всегда быть ее патриотом.