Вениамин Рудов - Последний зов

- Это само собой... Но если мне суждено уцелеть, я обязательно вернусь в школу, к детям, и стану их учить, знаешь, чему?..

- Дважды два - четыре, трижды два - шесть. Известная наука. Угадал?

- И этому. Но главным образом постараюсь привить им ненависть к любому проявлению неправды. Вот чему я их стану учить. Ненавидеть ложь! - Незнакомо резкий, порывистый, Новиков точными, рассчитанными движениями стал поправлять на себе обмундирование и делал это с такою неторопливой тщательностью, словно дела важнее для него в эту минуту не существовало. Дай-ка еще сигарету, - попросил, отгоняя рукой назойливых комаров. - Так и привыкну к чертову зелью. С чего бы это?

- Надо ли?

- Что поделаешь... Захотелось.

Ведерников зажег спичку и, пока отделенный, пригнувшись к его руке, неумело прикуривал, ловя ускользающий огонек, успел заметить остро и ненавидяще вспыхнувшие глаза, дрожащую в губах сигарету, тонкую, с ложбинкой, мальчишечью шею в широковатом вороте гимнастерки и выступающие лопатки на тощей спине.

- Вот такие дела, Сергей, - ни к чему сказал он, совладав с огоньком. И кино уже кончилось. Мы и не заметили когда.

Как ни старался он спрятать волнение - подражая Ведерникову, курил нечастыми длинными затяжками, придерживая в легких махорочный дым, произносил ни к чему не обязывающие слова будничным голосом, - скрыть свое состояние все же не мог.

Ведерникова охватило дурное предчувствие. Ничего особенного Новиков не сказал, а жутковато стало, без видимой причины накатила тоска - будто холодными костлявыми пальцами стиснуло горло.

Через двор в калитку проследовал пеший наряд с собакой. За воротами пес заскулил, видно, уперся, послышалось раздраженное понукание инструктора. Потом стихло.

Молчание становилось тягостным. Взгляд Ведерникова скользнул вдоль ограды и натолкнулся на других курильщиков. Оказывается, не одни они здесь с Новиковым, в нескольких шагах - тоже молча - попыхивали сигаретами двое, и еще огоньки загорались под яблоней.

От дубов, росших напротив заставы прямо на берегу реки, пришел тихий шелест потревоженной кроны.

Из дверей конюшни в полосе тусклого света показался дневальный с охапкой сена.

Новиков оглянулся на свет, и Ведерникова как бы отбросило вспять перед ним был прежний - ушедший в себя - малоразговорчивый младший сержант, от всего отрешенный: дескать, можете обо мне думать, что вам заблагорассудится, ваши мысли меня мало волнуют.

- Поговорили - и хватит, - сказал Новиков. И зашагал к затемненной заставе, уверенный, что Ведерников от него не отстанет.

...Не пришлось им поспать. Рассредоточившись, окаменело лежали на берегу, вглядываясь и вслушиваясь в черноту по ту сторону реки, ловя и определяя на слух каждый шорох и звук. Новиков с ручным пулеметом расположился в центре, Ведерников лежал поодаль и левее, метрах в десяти Терентий Миронюк с автоматом.

Чужой берег застыл в неподвижности, притаился. Чернота летней ночи поглотила очертания монастырских куполов и дальнего леса, все вокруг окутало тьмой. Из далекой черноты, как из бездны, непрестанно гудело и рокотало, а здесь, у берега, бежала пахнущая нефтью, рыбой и водорослями речная вода, изредка в ней всплескивалась ненасытная рыбина, от распростершихся над рекой вековых дубов приходил шелест подсушенных зноем листьев. Река и чужой берег жили скрытой в темноте неспокойной жизнью, не было видно ни зги, но звуки прослушивались совершенно отчетливо: за изгибом реки, в густом травостое скрипуче прокричал коростель; в камышах у поросших осокой и ряской разводий сонно лопотал утиный выводок; застрекотали в траве умолкшие было к ночи кузнечики; издалека докатился гудок паровоза; из прибрежных кустов взметнулась ошалевшая птица и, тяжело хлопая крыльями, пошла зигзагами, низко, почти над самой водой.

Неожиданно близко, буквально у противоположного уреза воды, послышалась немецкая речь:

- Нох драй штунден... Ви лянге!*

______________

* - Еще три часа... Как долго! (нем.).

- Штопф дих ден мунд, думмкопф!*

______________

* - Заткнись, болван! (нем.)

Ведерникова взяла оторопь. Рука инстинктивно потянулась к ручному пулемету, за которым лежал младший сержант. Ведерников понимал, что не станет бить на голоса с того берега, не имеет права открывать стрельбу на том лишь основании, что стало не по себе от близко раздавшейся чужой речи; понимая это, он тем не менее хотел взять в руки оружие - с "дегтярем" у плеча было бы гораздо спокойнее.

"Дегтярь" находился у отделенного, а тот, по-пластунски, неслышно отползая назад, поравнялся с Ведерниковым, на минуту замер возле него, прислушиваясь, затем, передав пулемет с еще нагретой его ладонью шейкой приклада, шепнул:

- Наблюдай, я скоро вернусь.

Ведерников остался один, теряясь в догадках, даже приблизительно не представляя себе, куда и зачем понесло Новикова. Темнота казалась ему еще гуще, чем была до недавнего времени, и он, до боли напрягая глаза, вглядывался в нее, но ни зрение, ни слух не помогали ему определить, где младший сержант.

Немцы молчали.

Новиков долго не возвращался, должно быть, с полчаса, если не больше, а когда Ведерников наконец услышал сзади себя тяжелое дыхание отделенного, опять же таки ползущего по-пластунски, с трудом сдержал желание выругаться так был зол на него - и пополз навстречу, к зарослям ольшаника, где тот, по-видимому, задержался передохнуть.

- Немцы... по всему берегу, - горячечно прошептал Новиков. - Беги на заставу... Доложи старшему лейтенанту. Скажешь, что я до самой часовни проверил... А ну, тихо... Слышишь?..

По реке, убывая, катилось эхо далекого грохота.

- Поезд на мосту, - догадался Ведерников. - На Брест.

- Беги, - опять заторопил Новиков.

12

"...Войну я встретил на ОКПП-"Брест". Она не явилась для нас

всех неожиданностью, потому что, общаясь с польскими

железнодорожниками, мы часто получали ту или иную информацию... Да

и сами видели, что фашисты готовятся к нападению на нашу страну...

Разумеется, все, что нам становилось известным, мы немедленно

докладывали по команде...

В ночь на 22 июня 1941 года, где-то часа за два до начала

войны, из-за рубежа пришел состав с польским углем. Я тогда был на

службе и, досматривая состав, естественно, общался с обслугой, в

том числе с машинистом Здиславом Камейшей. От него узнал, что

через два часа начнется война..."

(Свидетельство Г.Скоритовского)

В час сорок пять железнодорожный состав с силезским углем пересек мост через Буг, у блокпоста, замедлив ход, был взят под охрану советскими пограничниками и, медленно набирая скорость, отправился дальше. Паровоз, пыхтя и отфыркиваясь, тащил сорок четыре груженых вагона. Машинист Здислав Камейша нетерпеливо поглядывал на чумазого, лоснившегося от пота помощника, но тот добросовестно делал свое нехитрое трудное дело - бросал и бросал в ненасытное жерло уголь, шуровал ломом, и в топке гудело так сильно, что казалось, ее разорвет.