Николай Рыбалкин - Воспоминания

-А мы чего же думаем? - зайдя вечером к нам, чтобы обменяться новостями и слухами, спросила Лиза Кулешова мою мать. - Начальство, говорят, все уже за Волгу перебралось.

-Так начальству оно сподручно: сели на машины и поехали. Рассказывают, даже шкафы и диваны с собой повезли. А нам? Там, за Волгой-то, до железной дороги почти двести верст. Пешком по степи. Где и воды-то, говорят, не найдешь, люди не пивши умирают.

-Да у нас-то в Погромном тетка живет, - сказала Лиза. - Но мои чего-то еще раздумывают, жалко дом бросать.

-Еще бы! Мы уже раз в деревне бросили, а потом по чужим углам намытарились. А я так думаю: не все ж время будут бомбить, пересидим как-нибудь. А там, глядишь, и отгонят их.

И мы сидели. Дни и ночи. В тесном и пыльном окопчике. А однажды утром, очнувшись, услышали, что орудийная и пулеметная пальба доносится уже не только с севера из-за Мечетки, но и со стороны Разгуляевки, с запада. Пальба и глухие, тяжелые взрывы. Выбежав за крайние дома поселка, я увидел, как над горизонтом за Разгуляевкой кружили немецкие бомбардировщики. Кружили, пикировали, бросая бомбы, и исчезали за бугром. А как только бомбовый грохот смолкал, там снова раздавались орудийные выстрелы и стукотня пулеметов. Значит, там шел бой. Там была передовая. Фронт было не только слышно, но уже и видно. Где только что ухали взрывы, поднималась полоса красноватой пыли.

В тот же день с Тракторного пришел Иван Андреевич. Наступил как раз момент вечернего затишья, мы уже встали от костерка, на котором только что спекли и тут же, не отходя, съели свои вечерние лепешки, встали и увидели, как во двор Черенковых зашел какой-то человек. Он на минутку приостановился перед развалинами дома, затем бросился к месту, где раньше за домом находилось убежище, а теперь поднимался холмик земли, и снова остановился, словно наткнулся на что-то, а потом почти бегом обогнув развалины, направился к нам.

-Господи, - прижимая руки к груди, с болью произнесла мать. - да ведь это Иван!

-Где мои? - хриплым, перехватывающимся голосом спросил Иван Андреевич.

-Иван Андреевич, милый, да где же вы был все это время? - медлила с ответом мать, прямо глядя на черное, обросшее недельной щетиной лицо дяди Ивана. - И раненый ты никак?

-Где, говорю, мои? - повторил он свой вопрос.

-Нету, - тихо, сдавленно произнесла мать и заплакала. - Нету их, Андреич, похоронили мы их уже, управились.

Как от удара отшатнулся от этих слов Иван Андреевич. Левая рука его, замотанная бинтами, висела на перевязи, свободной правой он потянулся к горлу, схватился за воротник и рванул его, словно освобождаясь от захлестнувшей и душившей его петли. Потом повернулся и пошел по двору, качаясь как пьяный.

Он все понял сразу, без объяснений. Беду он почуял, как только увидел развалины своего дома. А точка бомбы и маленький холмик на месте их убежища сказали ему все. Хватаясь за остатки надежды, он бросился к нам, но слова матери разрушили и эти остатки. Самое страшное случилось. Страшное и непоправимое. Иван Андреевич остановился перед могилой и, сгорбившись, низко опустил непокрытую голову.

Дав ему постоять одному, мы с матерью тоже подошли и встали рядом с ним. Потом пришли Кулешовы.

-Когда это... случилось? - тихо спросил Иван Андреевич.

-На второй день бомбежки, двадцать четвертого, - ответила мать и, наверно, чтобы хоть как-то, хоть немного утешить его, добавила: - Они умерли сразу, не мучились.

Постояв, все по одному разошлись, а Иван Андреевич, опустившись на лежавшее под ногами бревно, остался сидеть у могилы.

Ночью опять летал фашистский разведчик, развешивал осветительные ракеты, время от времени сбрасывал одиночные бомбы. Выглядывая из окопа и осматриваясь при свете ракеты, я каждый раз видел одинокую, печальную фигуру Ивана Андреевича.

На рассвете он подошел к нам, мы с матерью как раз вылезли из окопа.

- Ну, пойду я, - сказал он. - Спасибо, что похоронили.

- Не за что "спасибо"-то. Ты уж не обижайся, Андреич, что во дворе закопали. Как в такую страсть на кладбище нести?

- Ничего. Прощайте.

- Куда же ты теперь? - спросила мать.

- На переправу, в санчасть надо. А потом, наверно, опять на передовую.

- Где ж тебя ранило? За Тракторным?

- Там.

- Как там дела, дядь Вань? - спросил я.

- Пока ничего хорошего. За Тракторным их отбили, но они вон и с Гумрака подошли.

- Тут говорили, будто они десант сбросили.

- Нет, фронт это. Вам уходить надо.

- Да куда уходить-то - взмолилась мать. - Кто нас и где ждет? Это ведь нужных людей эвакуируют, а мы кому нужны?

- А здесь чем жить будете? Продукты есть?

- Да какие же у нас продукты?

- Ну, а фронт - это надолго. Уходить надо.

Мать задумалась. Иван Андреевич постоял еще немного, поднял на меня усталые, ввалившиеся глаза, прощально кивнул и быстро зашагал по улице.

А мать все стояла и думала. И было о чем. Мы сидели в совершенно разрушенном городе, к которому к тому же подошел фронт. Нас жестоко бомбили, и у нас совсем не было продуктов. Нам действительно надо было уходить. Но куда? Единственный выход их города, хотя тоже небезопасный, оставался через Волгу. Но за Волгой у нас ни родных, ни знакомых не было и, как сказала мать, никто нас там не ждал.

4. Последние сухари

После двух недель регулярных, неизменно повторявшихся бомбежек выпало несколько затишных дней. Отдаленные обвальные взрывы продолжали грохотать где-то в центре города, но над нашим поселком фашистские бомбардировщики не появлялись. Летала только "рама" - самолет-разведчик, который безуспешно обстреливали установленные где-то за Волгой зенитки, да по временам завязывались воздушные бои между недавно появившимися над городом нашими юркими ястребками и быстрыми, но не очень поворотливыми "мессершмиттами".

Фронтовые же бои за городом все приближались, а в один из сентябрьских дней отчаянная трескотня пулеметов и автоматов, разрывы гранат и хлопки винтовочных выстрелов ворвались на возвышавшийся на юге от нас Мамаев курган. Забравшись на крышу дома, я пристально всматривался в пологие склоны кургана, но кроме взметавших пыль разрывов и застилавшего курган сизого дыма ничего больше разглядеть не мог. Потом появились немецкие штурмовики и методично, до позднего вечера утюжили восточные склоны. Во время бомбежки стрельба немного затухала, а затем снова разгоралась. Вечером несколько раз где-то у Волги внезапно раздавался неистовый шум, и от места шума, пронзая потемневшее небо, за курган летели огненные снаряды. Я уже слышал, что это стреляют "катюши" - какое-то наше новое таинственное оружие. Бой не прекратился и с наступлением ночи. Разрезая темноту, с вершины бугра в сторону города и от подножья к вершине, скрещиваясь, неслись светящиеся снопы трассирующих пуль. Летали наши "кукурузники", развешивали над Мамаевым ракеты на парашютах и бомбили засевших там немцев. Только после полуночи наступила недолгая тишина, а с утра снова загорелся бой.