Франсуа Фонтен - Марк Аврелий

Преторы и легионеры 2-го Вспомогательного легиона объявили Фаустину «Матерью лагерей». Это был знак успокоения умов и сердец. Но жизнь императора, видимо, была не так спокойна: с трудом приспособившись к континентальному климату и воинской жизни, он был вынужден вновь менять привычки, в словенском городке вернуться в мир палатинских интриг. Не тогда ли были написаны самые мрачные из «Размышлений»? Взять хотя бы такую разочарованную запись: «Где живешь, там можно счастливо жить. А живешь при дворе, значит можно счастливо жить при дворе» (V, 16). Силлогизм служит примирению с действительностью. Сирмийский период, продлившийся всего год, оказался неспокойным. Капитолин говорит об упадке духа из-за потерь в войсках: «Друзья его, обеспокоенные этими потерями, уговаривали его вернуться в Рим, но он не послушал их советов». Упрям он был от природы, но такова же была и логика этой войны с ее бесконечным «еще чуть-чуть и победа».

Фаустина, конечно, приехала в Сирмий не потому, что соскучилась по мирной семейной жизни. Есть предположение, что о здоровье Марка Аврелия поползли тревожные слухи. Вскоре оказалось, что правящие круги Империи вообще чувствовали себя неважно. Неужели Дунай, который «унес жизни стольких знаменитых граждан», из-за которого приходилось на всем экономить, стал центром вселенной? «Убитым трибунам Марк Аврелий велел воздвигнуть статуи на Форуме Траяна», но римским жителям от этого было не легче. Только армия от войны получила какую-то пользу: чины стали идти очень быстро. До этого римлянам вовсе не было дела. Когда Пертинакс — сын вольноотпущенника — стал сенатором и командующим армией, повторяли стих из «Умоляющих» Еврипида: «Войны несчастной следствие несчастное». Префекта претория Бассея Руфа считали совсем неотесанным. Нет сомнения, что Марку Аврелию дорого обходилось выслушивать такие порицания, что за непреклонность он платил расстройствами организма. «Военные, — пишет Дион Кассий, — требовали у него вознаграждения, в котором он им отказывал, говоря, что ему пришлось бы дать им в награду кровь их отцов и близких, а императора могут судить только боги». Он был последним цезарем, который мог безнаказанно так говорить. Так что Марк Аврелий жил на грани смертельного риска, и не только жена его об этом тревожилась.

Как сейсмические толчки распространяются вдоль линии континентального разлома, так и отзвуки столкновений на Дунае ощущались до самых дальних пределов Империи. Связь между германской войной и смутами, о которых в это время слышно из Британии, Африки, Армении и Египта, очевидна. Перевод действующих частей очень многих легионов на Дунай, ослабление пограничных контингентов, конечно, подтолкнули локальные агрессии. В 171 году шайки непокоренных мавров пересекли Гибралтарский пролив и разбрелись по Бетике — родной провинции правящей династии. Местным ополченцам не удавалось с ними справиться. Марку Аврелию пришлось послать туда Авфидия Викторина, который с частью сил единственного на полуострове 7-го Гальбанского легиона, стоявшего на севере, в Леоне, прогнал незваных гостей. «Геркулесовы столбы» между беспокойным Рифом и сонной Андалузией еще долго оставались слабым местом Южной Европы. На другом краю Средиземноморья, в Египте, внезапно тоже возгорелся очаг смут, который был связан с явным ослаблением римского присутствия. Дело известно под именем «восстание вуколов».

Дион Кассий оставил нам об этом впечатляющий отчет: «Пастухи и другие жители Египта, которых подстрекал на мятеж некий жрец по имени Исидор, переоделись в женское платье и отправились к центуриону якобы заплатить выкуп за своих посаженных в темницу мужей». Эти пастухи, или вуколы, то есть волопасы, жили в болотистых землях дельты Нила близ моря. Они издавна стояли особняком среди египетского крестьянства, почти никому не подчинялись, сопротивлялись непрестанным переписям и сборам податей, характерным для управления этой во все времена забюрократизированной провинцией. С вуколами смешались сборщики папируса, также рассеянные по местам, в которые могли проникнуть только всякого рода беглецы: дезертиры, бродяги, преступники, находившие приют в болотах у анахоретов (первоначально это слово означало тех, кто скрывался от податей). Как это собрание изгоев в своих неприступных местах, сорганизовавшись, дошло до взрыва — социополитический феномен, вероятно, недоступный пониманию древнего историка.

«Они убили центуриона и одного из его помощников, часть их внутренностей съели, а над оставшимися поклялись в верности друг другу. Исидор среди них всех был, без сомнения, самым прославленным и уважаемым. Под предводительством такого способного вождя легко разбили римлян, бывших в Египте, и взяли бы Александрию, если бы из Сирии не прислали Авидия Кассия остановить их войска. Кассий не посмел вступить в сражение с противником столь многочисленным, храбрость которого усугублялась отчаянием. Тогда он прибег к хитростям и проискам, которыми внес между главарями размежевание, погубившее их».

Ныне некоторые историки считают, не пересказ ли это произведений простонародной литературы, процветавшей в то время. Но бунт был на самом деле. Подобные движения и легенды черпали силу и в нищете жителей, и в преследованиях, которым подвергались мистические учения древнего Египта. Исидор означает «дар Изиды» — многозначительное имя для тех мест, в которых Изида родила Гора. Ритуальное принесение в жертву центуриона, кровавая клятва служат свидетельством, какие законы были у разбойников, а разбойниками тогда называли всех беглецов, всегда готовых бунтовать и грабить города, из которых их изгнали. И вот они узнали, что римские гарнизоны — единственная сила, способная их сдерживать, — уже не столь сильны. Египет охранял только 3-й Траянов легион, частично переброшенный на Дунай. Силы местной полиции не могли противостоять многолюдному мятежу (историк признает мощь и хорошую организацию вуколов). Показательно уже то, что военачальник Кассий, бывший, как мы видели, грозой парфян, не решился дать им сражение.

Империя стала физически и нравственно уязвима. Сельская местность, надо считать, была небезопасна повсюду в Империи (число изгоев из развитых городских общин прямо пропорционально силе этих общин), но если банды угрожали Александрии — это было серьезное предупреждение. В фантазии современников легенда или быль о вуколах нашла еще более мощный отзвук: «разбойник» остался в преданиях романическим персонажем, иногда обаятельным, иногда отвратительным, но неразлучным с приключениями странствующих рыцарей, спасающих невинных дев. Из страха и надежды, порожденных нарушением правопорядка, родилась народная наивная литература, весьма фантастическая и довольно бездарная. Ожидания иудеев и христиан выразились в их мрачных апокалипсисах — александрийцы свои выражали в розовых романах, за которыми отдыхали душой в тревожное время. Забыться за чепухой — это ведь тоже анахоретство. Позже эта литература даст весьма успешных авторов, сочинения которых можно прочесть и сегодня: Ахилла Татия, Гелиодора, Ксенофонта Эфесского. Но уже при Марке Аврелии римская элита, содрогаясь, читала романы Апулея и Лукиана [53] Имеется в виду роман Псевдолукиана (прежде его приписывали самому сатирику) «Лукий или осел», написанный на тот же сюжет, что и «Золотой осел» Апулея. — Прим. науч. ред. , в которых говорящие ослы жалуются на разбойников. Появился жанр, в котором разум наконец-то очищался от своих атавистических фантазий, мог публично выразить такие чувства, для которых прежде не было языка. Человек приручил самые нелепые сны и теперь отваживался шутить со священным. Забрезжила заря Нового времени.