Павел Милюков - История второй русской революции

Второй пункт напоминает Савинкову, что разговоры о «политических комбинациях» были и с ним, и притом именно в связи с недоверием Корнилова к возможности выполнить военную программу при Керенском. «В наших беседах 24 и 25 августа я высказывал вам, что колебания правительства в проведении принципиально принятой им программы, предложенной вами и мной, приводят к расплате нашей русской территорией и новым позором армии за промедление». «Я указывал, что... только сильная, твердая власть.., олицетворенная диктатурой единоличной или коллективной.., может спасти родину от гибели», причем «я признаю его и ваше участие в составе правительства безусловно необходимым». Далее Корнилов давал, наконец, свою официальную версию поручения, данного В. Н. Львову, предпослав этому замечание о «новых тревожных известиях», полученных им в промежутке между ответом Савинкова и приемом Львова [76].

«В. Н. Львов, по его словам, приехал по поручению А. Ф. Керенского с предложением высказать ему мои взгляды на три варианта организации, намеченные самим А. Ф. Керенским... Я заявил, что, по моему глубокому убеждению, я единственным исходом считаю установление диктатуры и объявление всей страны на военном положении. Я просил В. Н. Львова передать А. Ф. Керенскому и вам, что участие вас обоих в составе правительства считаю безусловно необходимым, просил передать мою настойчивую просьбу приехать в Ставку для принятия окончательного решения, причем заявил, что ввиду имеющихся у меня точных сведений о готовящемся в Петрограде выступлении большевиков я признаю положение крайне грозным и в частности считаю нахождение вас и А. Ф. Керенского в Петрограде весьма опасным для вас обоих, почему предложил приехать в Ставку, гарантируя своим честным словом вашу полную безопасность». Таково было то объяснение «ультиматума», которое Керенский мог, если бы хотел, получить накануне вечером.

Далее, однако, Корнилов говорит о последствиях того, как этот «ультиматум» был принят. Несмотря на то что и Савинков был уведомлен о дальнейших суждениях Ставки о «коллективной» диктатуре в совершенно нелепой «иносказательной» телеграмме Филоненко (которой Савинков не понял), несмотря на определенное обещание Керенского «выехать сегодня в Ставку, чтобы здесь принять окончательное решение», «я сегодня получил телеграмму о моем отозвании». Следует практический вывод, намеченный Корниловым: «Я глубоко убежден, что совершенно неожиданное для меня решение правительства принято под давлением определенных организаций. Уходить под давлением этих людей со своего поста я считаю равносильным уходу в угоду врагу с поля битвы. Поэтому в полном сознании своей ответственности перед страной, перед историей и своей совестью я твердо заявляю, что в грозный час, переживаемый нашей родиной, я со своего поста не уйду ».

«Измена» или недоразумение? Опоздали.Заявление Корнилова создавало совершенно новое положение. Теперь уже его отказ подчиниться , а не мнимый «ультиматум», создавшийся на почве словесной путаницы В. Н. Львова, являлся отправным фактом при суждении о его «мятеже». Но пока не было распутано «недоразумение» с ультиматумом, группа людей, стоявших у аппарата на Мойке, все еще старалась извлечь из заявлений Корнилова материал для разъяснения этого «недоразумения», считая, очевидно, что, если будет устранена причина отказа Корнилова, то сам собой устранится и собственно отказ. Ответ Савинкова Корнилову продолжал стоять на почве самооправданий и «восстановления исторической точности» фактов минувшего. Он, Савинков, просил конный корпус для подавления « всяких попыток» восстания, «откуда бы они ни шли». «Если бы даже сам Керенский объявил себя диктатором, то нашел бы в нем, Савинкове, врага»... По существу же ему, Савинкову, «не надлежит ныне спорить», а только «доложить» Временному правительству о разговоре. Но он «боится, что недоразумение сыграло роковую для нашей родины роль», и «из изложенного Корниловым усматривает, что Львов сыграл в этом деле плачевную, если не сказать больше, роль».

Разговор Савинкова по прямому проводу происходил в присутствии Маклакова, товарищей министра Пальчинского, Якубовича и князя Туманова, полковника Барановского и комиссара Северного фронта Станкевича. У всех этих лиц по мере хода разговора возникло чувство облегчения. Слава Богу, не только Савинков не в «заговоре», но и никакого «ультиматума» не было. Точка зрения «недоразумения» начала брать верх над точкой зрения «мятежа». После Савинкова Маклаков, познакомившийся с Корниловым за год перед тем в Галиции, перед самым пленом генерала, добавил по аппарату несколько слов предостережения от себя. Он сказал наконец то, что надо было сказать Корнилову с самого начала. «В передаче Львова ваше предложение было понято здесь (как мы только что видели, понято и Савинковым) как желание насильственного государственного переворота. Глубоко рад, что это, по-видимому, недоразумение. Вы недостаточно верно осведомлены о политическом настроении... Необходимо принять все меры, ликвидировать все недоразумения, без соблазна и огласки... Правительство своим последним неосторожным шагом еще более обострило положение. Я охотно встретился бы с вами, с А. Ф. Керенским и Б. В. Савинковым и здесь, и в Ставке и думаю, что недоразумение могло бы быть устранено при личных объяснениях».

Этим осторожным осведомлением политический деятель, один из приглашенных Корниловым на совещание в Ставку, думал перевесить дурные советы в Ставке безответственных фаворитов Корнилова. Увы, эти советники ближе — и физически, и морально — к Корнилову, и с последствиями их советов мы скоро встретимся.

Как только для присутствующих стало выясняться, что «ультиматум» может быть понят как недоразумение, Савинков, чтобы не терять времени, из аппаратной комнаты послал Керенскому адъютанта с просьбой повременить с опубликованием о Корнилове. Разговор происходил в четыре и в шесть часов. Замешкавшись немного после переговоров, Савинков и Маклаков отправились сообщить правительству радостное известие, что «недоразумение разъясняется»...

Увы, они опоздали... «Вернувшись в восемь часов в Зимний дворец, — рассказывает Савинков, — я застал там Некрасова, который в резкой форме заявил мне, что из-за моей просьбы повременить с опубликованием дела Корнилова Временное правительство опоздало». Не «опоздать» — это ведь основная руководящая мысль Керенского. «Я, — прибавляет Савинков, — этого замечания не понял». И трудно было понять его, ибо из собственных заявлений Некрасова оказывается, что они с Керенским вовсе и не думали ждать. Они действовали, пока Савинков разговаривал на проводе, действовали даже и прежде самого разговора. Объявление, которое еще в час дня предполагалось опубликовать только после переговоров с Корниловым, уже было разослано повсюду до возвращения Савинкова с прямого провода. А о мерах, принятых до разговора по проводу, вот что рассказывает Н. В. Некрасов: «Распоряжение приостановить движение эшелонов корниловских войск по железным дорогам, подписанное А. Ф. Керенским, было передано мной П. П. Юреневу, подавшему накануне прошение об отставке, но оставшемуся вместе с другими министрами при исполнении служебных обязанностей. П. П. Юренев заявил, что он свои обязанности по руководству министерства с себя слагает. Тогда мной были вызваны Ливеровский и Коржановский (товарищи министра путей сообщения), и распоряжение А. Ф. Керенского немедленно приостановить движение корниловских эшелонов было отдано им. Я помню, как через два часа после этого Ливеровский по телефону сообщил мне, что эшелоны прорываются насильно и что их можно остановить только силой же. Для этого необходимо разобрать путь и устроить искусственное крушение. Об этом было сейчас же доложено А. Ф. Керенскому, и он без всяких колебаний отдал распоряжение применить эти героические средства... Все эти распоряжения были отданы А. Ф. Керенским еще до разговора Б. В. Савинкова с генералом Корниловым по аппарату, то есть до 4 часов дня 27 августа».