Павел Милюков - История второй русской революции

Представление Корнилова о том, что правительство подпало под влияние левых элементов, конечно, составилось не в эту последнюю минуту, а уже давно. И именно оно продиктовало ему — тоже не теперь, а давно — решение не покидать поста, если даже Керенский уволит его в отставку. Мы видели, что он прямо дал понять это Керенскому в Петрограде в разговоре 10 августа. Во время Московского совещания о предстоящей отставке Корнилова, так же как о неизбежном сопротивлении Корнилова этому решению, говорили как о фактах или совершившихся, или имеющих совершиться в ближайший срок. Это именно и напрягло отношения Корнилова с Керенским, который прекрасно понимал, что уволить Корнилова так, как он уволил Брусилова, Алексеева и многих других, — «как прислугу» — нельзя. Именно поэтому Керенский так страстно и ухватился за тот предлог к увольнению Корнилова, который, как он думал, дал ему В. Н. Львов. Именно поэтому он и не сумел отнестись к сообщению Львова и к вытекавшему отсюда положению объективно и спокойно. Со своей стороны Корнилов, как мы видели, уже 23-го в разговоре с Савинковым заявил категорически, что с Керенским, как с человеком «нерешительным и неискренним», вместе он больше работать не может, что в правительстве он окончательно изверился, ибо они предпочитают ему любимца Совета, генерала Черемисова, который отвергает его программу. Приходится сомневаться, был ли Корнилов полностью откровенен с Савинковым, когда в конце того же разговора принял вид человека, вполне успокоенного сообщениями собеседника, и когда просил Савинкова передать Керенскому, что будет соблюдать верность ему и правительству. Вернее, по-видимому, то, что он все-таки , несмотря на савинковские успокоения, продолжал думать или даже, как он выразился в своих показаниях, знать про себя , «что в Петрограде предвидится замедление издания Временным правительством акта о распространении закона смертной казни на тыл». Возможность такого «замедления» ведь, естественно, вытекала из психологии Керенского, а Савинков вовсе не был так близок к Керенскому, чтобы ручаться за его решения. Мы действительно видели, что, в то время как Савинков уверял Корнилова, что его программа будет немедленно осуществлена, Некрасов не скрывает от печати, что именно по вопросу о немедленности мнения в правительстве расходятся. И получив вместо ожидавшегося сообщения, что программа проведена, приказ об отставке, Корнилов вывел единственно возможное для него заключение: «Меня устраняют как главного инициатора программы»: значит, правительство «отказывается от проведения ее», и, следовательно, оно «снова подпало под влияние безответственных организаций». Если так, то остается действовать «открыто», то есть «заставить» правительство почерпнуть необходимую силу для проведения программы в собственной реконструкции, а для этого «произвести давление» на него путем «передвижения» военной силы к Петрограду. Решаясь «выступить открыто» для «давления» на правительство, Корнилов едва ли соображал, как называется этот шаг на языке закона и под какую статью уголовного уложения можно подвести его поступок.

Филоненко и Савинков отдаляются от Корнилова.Ближайшим последствием решения Корнилова не подчиниться приказанию Керенского было отдаление от него тех двух комиссаров, которые до этого момента работали вместе с ним: Филоненко и Савинкова. Оба пошли при этой неизбежной для них перемене позиций дальше, чем требовалось соображениями личной безопасности. Но роль М. М. Филоненко была особенно двусмысленна. Вечером 26 августа мы видели его в сообществе Завойко и Аладьина обсуждающим с Корниловым проект переустройства правительства, в котором Филоненко доставалось место в Совете обороны, а обоим последним — министерские посты. Днем 27-го князь Трубецкой застал в Ставке следующую сцену. Из кабинета вышли генералы Корнилов и Лукомский, причем последний просил Корнилова предоставить ему возможность хоть несколько минут переговорить с ним наедине. Когда оба ушли в кабинет, оставались Филоненко, Аладьин и Завойко, причем последний, выйдя оттуда, сообщил, что Филоненко только что просил арестовать его... Свою просьбу Филоненко объяснил тем, что как представитель Временного правительства он должен быть на его стороне, а между тем он всей душой сочувствует Корнилову. «Я говорил по этому поводу с Лукомским, — прибавляет князь Трубецкой, — и спрашивал его, арестован ли Филоненко. Лукомский ответил, что с него взято честное слово не выезжать». Интересно сравнить с этим рассказом объективного наблюдателя собственный рассказ Филоненко журналистам (10 сентября, «Русское слово»): «Накануне своего выступления Корнилов объявил меня арестованным. Я указал бывшему верховному главнокомандующему на ошибку, которую он совершает, ибо, если бы я своевременно уехал в Петроград, мною были бы приложены все старания к улаживанию конфликта... Корнилов был неумолим. Я тогда же заявил, что не перенесу позора и застрелюсь. Корнилов успокаивал меня, просил обождать один день» и т. д. Надо прибавить к этому, что М. М. Филоненко публично и в печати неоднократно заявлял, что «не считает мятежным шагом отказ генерала Корнилова сложить полномочия». Открытое неповиновение генерала Корнилова началось, по мнению Филоненко, с того момента, как он арестовал комиссара Временного правительства («Речь», 13 сентября), то есть исполнил просьбу комиссара Филоненко!

В. В. Савинков маневрировал гораздо искуснее. Мы видели, что уже в своем первом разговоре по проводу в 4 часа 27 августа он успел в присутствии многочисленных свидетелей отгородиться от генерала Корнилова. Правда, еще в 2 часа 40 минут 27 августа Корнилов послал ему, по соглашению (см. выше), следующую телеграмму, уже вытекавшую из его решения направить генерала Крымова на Петроград: «Корпус сосредоточивается в окрестностях Петрограда к вечеру 28 августа. Я прошу объявить Петроград на военном положении 29 августа. № 6394, генерал Корнилов, подл. подполковник Лукомский, Романовский». Но мы видели, что весь этот день и до раннего утра 28 августа Савинков еще стоял на точке зрения «недоразумения». Посылка к Петрограду 3-го корпуса вытекала еще из предыдущих соглашений. Савинкову нужно было только затушевать свое намерение направить войска не только против большевиков, но и против Совета. И в своем интервью 13 сентября он уже определенно стоит на точке зрения, что «само по себе движение кавалерии к Петрограду до 27 августа отнюдь не было направлено ни против Временного правительства, ни против Совета рабочих и солдатских депутатов. Наоборот, движение конного корпуса в Петроград было предпринято по приказу Временного правительства для защиты как Временного правительства, так и Совета, представителям которых в дни 3-5 июля грозила не меньшая опасность, чем министрам». Предположение объявить Петроград на военном положении было, хотя и после колебаний, также принято Керенским.