Павел Милюков - История второй русской революции

Члены Совета расселись на стульях разного фасона в таком порядке. На крайней правой оказались торгово-промышленники; дальше, на местах «нейдгартцев» Государственного совета, фракция народной свободы, сразу возросшая до 75 членов. Потом, непосредственно рядом, во второй трети зала, поместились народные социалисты, земская группа, меньшевики и правые эсеры. Рядом с В. Д. Набоковым сидела Е. К. Брешковская; за ней Вера Фигнер. Крайняя левая треть оставалась почти пустой, так как фракция большевиков отсутствовала. Заседание открылось без нее. Она совещалась в Смольном монастыре о внешней обстановке своего, уже решенного, ухода. Зал вообще был полупуст, так как многие депутаты еще не съехались, и общее настроение было далеко от обычной торжественности первых заседаний. Сюда пришли люди, привыкшие встречаться друг с другом, пришли случайно и на короткое время, как будто по дороге. Скоро они опять уйдут — и опять встретятся там, в Таврическом дворце. Здесь они точно присели для минутного роздыха. В России так мрачно, и так мало оставалось надежды на то, что даже коллективному уму революционной России, здесь собранному, удастся, наконец, найти надлежащую дорогу. Словом, тут было не место и не время для фраз и пышных речей: настроение складывалось скорее будничное и деловое, и даже шумные заседатели Смольного здесь, среди тихой обстановки верхней палаты, лицом к лицу с «цензовыми элементами», как будто несколько оробели и притихли. Другая среда, другие нравы — и даже другие костюмы...

Вступительные речи Керенского и выбранного председателем Совета Н. Д. Авксентьева на этот раз вполне отвечали важности момента и серьезности положения. Ораторские неудачи научили обоих быть осторожными. Керенский на этот раз говорил без экспромтов и почти без отступлений от основных положений речи, одобренных правительством. Авксентьев прочел свою благодарственную речь по бумажке. Темы той и другой речи были почти одинаковы: общенародные задачи текущего момента. Оба оратора считали такими задачами восстановление боеспособности армии и энергичную борьбу с неприятелем, введение порядка и организации в хозяйственно-экономическую жизнь страны и настойчивую борьбу с анархией. Расписавшись в почтении к «идее» «скорейшего заключения демократического мира», и Керенский, и Авксентьев сосредоточили весь центр тяжести своих речей на апофеозе армии и флота. Оба призывали к дальнейшей борьбе, которая дала бы нашим союзникам возможность и дальше «смело рассчитывать на наше сотрудничество и помощь», а врагов заставила бы «считать нас в ряду людей, с которыми нет других слов, как слова равных с равными», с которыми возможен лишь «почетный мир» вместе с «великими союзными народами», но у которых, «каковы бы ни были испытания, никогда насилием не будет сломлена воля к торжеству права и справедливости». Керенский еще продолжал временами делать авансы «революционной демократии», обещая ей, например, что правительство впредь, как и раньше, «не будет прибегать к мерам, которые оскорбили бы идею свободы, равенства и братства». Речь Авксентьева была насквозь искренна и честна и не делала никаких уступок расхожей революционной фразеологии.

Этот тон и это содержание речей были, однако, оценены далеко не всей аудиторией. Большая часть аплодисментов слышалась справа и из центра. Весь зал аплодировал лишь приветствиям, обращенным к армии. А крайняя левая, большевики и интернационалисты, угрюмо молчали и не встали с мест даже тогда, когда все собрание устроило овацию дипломатическим представителям союзников.

Объявление войны правительству большевиками.Тотчас за речью Авксентьева Троцкий попросил слова для первой и единственной декларации большевиков, мотивировавшей их формальный разрыв «с этим правительством народной измены и с этим Советом». По обычаю большевиков, декларация вся была посвящена демагогическим разоблачениям. Совет республики — это новые «кулисы», за которыми будет совершаться «убийственная для народа работа». Демократическое совещание должно было — это была его «официальная цель» — «заменить безответственный личный режим подотчетной властью, способной ликвидировать войну и обеспечить созыв Учредительного собрания в назначенный срок. Между тем за спиной демократического совещания путем закулисных интриг Керенского, кадетов и вождей эсеров и меньшевиков достигнуты результаты противоположные: создание власти, в которой и вокруг которой явные и тайные корниловцы играют роковую роль». «Буржуазные классы», направляющие политику Временного правительства, поставили себе целью сорвать Учредительное собрание». «Цензовые классы провоцируют крестьянское восстание и гражданскую войну». Они «открыто держат курс на костлявую руку голода (выражение прогрессиста Рябушинского на I съезде общественных деятелей в Москве), которая должна задушить революцию и в первую очередь Учредительное собрание. Не менее преступна и внешняя политика... Мысль о сдаче революционной столицы немецким войскам не вызывает возбуждения в буржуазных классах и, наоборот, приемлется как естественное звено общей политики, которая должна облегчить их контрреволюционные замыслы». «Вместо открытого предложения немедленного мира через головы всех империалистических правительств и дипломатических канцелярий», чтобы «сделать таким образом фактически невозможным ведение войны, Временное правительство, по указанию кадетских контрреволюционеров и союзных империалистов.., обрекло на бесцельную гибель многие сотни тысяч матросов и солдат и подготовило сдачу Петрограда и крушение революции». «Руководящие партии Совета служат для этой политики добровольным прикрытием». Но «мы, фракция социал-демократов большевиков, не имеем с ними ничего общего и не хотим ни одного дня, ни прямо, ни косвенно, прикрывать их». «Покидая Совет, мы взываем к бдительности рабочих, солдат и крестьян всей России; только сам народ может спасти себя, и мы обращаемся к народу: да здравствует немедленный честный демократический мир, вся власть Советам, вся земля народу, да здравствует Учредительное собрание».

Речь Троцкого неоднократно прерывалась криками негодования, и Авксентьеву приходилось неоднократно упрашивать собрание дослушать оратора до конца. Но перерывы и крики с мест слышались опять-таки лишь справа и из центра. Левая оставалась безмолвной свидетельницей этого состязания, не решившись даже в эту критическую для себя минуту открыто осудить тактику, ярким проявлением которой явилось выступление Троцкого.

Уходя из Мариинского дворца, большевики тем самым показывали, что парламентской борьбы они не признают и что дальнейшую борьбу против правительства и против «руководящих партий» Совета они будут продолжать вне этого зала, на улице. Они говорили и действовали как люди, чувствующие за собой силу, знающие, что завтрашний день принадлежит им. На этот вызов те, от кого еще могло зависеть изменить дальнейший ход событий, ответили двусмысленным молчанием. Так первый день сессии Совета уже бросил луч света на ожидавшую его судьбу. «Когда сопоставишь начало и финал торжественного дня, — замечала на другой день одна газета, — то невольно приходишь к выводу, что и новый Совет республики, и стремящееся опереться на него правительство только тогда сумеют вывести страну из настоящего состояния все возрастающей анархии, когда у министров будет столько же решимости и воли к действию, сколько ее у товарища Троцкого, а Совет республики будет единственным советом, выражающим волю и государственный разум страны».