Павел Милюков - История второй русской революции

Министр кончил при рукоплесканиях только справа и из центра. Левые были решительно недовольны. Их отзывы в печати сводились к тому, что Терещенко отделался общими местами, своего отношения к требованиям «демократии» определенно не высказал и не объяснил, «почему армия должна переносить нечеловеческие страдания» (Дан, Гоц, Скобелев). В переговорах с Керенским они шли еще дальше и заявили, что Терещенко вообще не может представлять на конференции взглядов «революционной демократии». Это было верно: Терещенко пользовался лозунгами демократии в собственном толковании, переводя их по возможности на язык государственности, а если это было невозможно, то просто не делая из них никаких практических выводов. В свою очередь и Терещенко заявлял, что в случае разногласия с ним «демократии» он предпочтет уйти и на конференцию не поедет. Окончательное решение зависело теперь от того, как отнесется большинство Совета республики и его комиссии иностранных дел к конфликту «революционной демократии» с министром.

П. Н. Милюков критикует не Терещенко, а социалистов.Первым оратором в открывшихся прениях был предшественник Терещенко в министерстве П. Н. Милюков. Чтобы сохранить благосклонность «демократии», министру выгоднее было иметь его своим противником, чем союзником. Но такого метода поддержки министра П. Н. Милюков, очевидно, применить не мог. Он, напротив, раскрыл недоговоренное в речи Терещенко, чтобы показать, что в сущности министр не отказался ни от чего существенного в прежнем взгляде на задачи войны России и ее союзников и сопоставил его взгляды с последними заявлениями Асквита в Лидсе. Он только отвел личный выпад министра, поставив ему вопрос: «Когда Россия была ближе к сепаратному миру: тогда ли, когда депутации от армии приходили к первому Временному правительству и предлагали защитить его от Советов и большевиков, или теперь, когда те же делегаты направляются в петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов и предлагают большевикам арестовать правительство и передать всю власть революционной демократии для заключения того, что они сами называют “похабным” миром?» Он сообщил также, к сведению министра, что всегда боролся против «великодержавной» политики, если понимать под ней «империалистическую». Главным содержанием своей речи П. Н. Милюков сделал критику того «своеобразного, истинно русского взгляда на задачи внешней политики, который выдает себя за интернациональный». Правда, «формально этот взгляд привезен к нам из-за границы и претендует на связь с Интернационалом. Но за границу он привезен из России и является специфическим продуктом перегретой атмосферы наших эмигрантских кругов». Он взращен в сфере отвлеченной мысли, и именно русской, доктринерской интеллигентской мысли. Дворянин Ленин только повторяет дворянина Киреевского, когда утверждает, что из России придет новое слово, которое возродит обветшавший Запад и поставит на место старого знамени «научного» социализма новое знамя прямого, внепарламентарного действия голодающих масс, которые физической силой заставят человечество взломать двери социалистического рая. Только с точки зрения этой новой всемирно-исторической иллюзии можно понять смысл бессознательного предательства, призывающего солдат в разгар войны покинуть окопы и заменить внешнюю войну одних «империалистических» правительств с другими внутренней гражданской войной интернационального пролетариата против капиталистов и помещиков всех стран. На вопрос слева, кто это говорит, Милюков прочел с трибуны основные положения Кинтальского доклада Мартова и этим вызвал заявление последнего, что к уходу из окопов во время войны он не призывает. П. Н. Милюков указал затем на связь, продолжавшую существовать между чистой циммервальдской доктриной крайних и взглядами умеренных социалистов, между взглядами последних и правительственной программой внешней политики, указав при этом, что в своем урезанном виде, без призывов к силе и к немедленному всемирному социальному перевороту, циммервальдская доктрина теряет и тот последний смысл, который она еще имеет в своем первоначальном, «чистом» виде. Смысл этот в том, чтобы убедить аргументами ничтожного циммервальдского меньшинства европейское большинство социалистов-патриотов, а через них морально принудить буржуазные правительства стать на точку зрения Интернационала. Очевидно, это не есть кратчайшим путем получить «демократический» мир, требуемый русской «революционной демократией». Делегаты Совета должны были a posteriori [109]убедиться за границей, что «реальной обстановки для интернациональной конференции, о которой они мечтают, в Европе не существует». Однако же они продолжают хранить личину «официального лицемерия», что доказывает «Наказ» Скобелеву. Чтобы выяснить окончательно, почему опубликование «Наказа» делает посылку лица, призванного его защищать, недопустимой в интересах чести и достоинства России, П. Н. Милюков подверг этот странный документ внимательному анализу. Он разделил содержание его на три концентрических круга мыслей: 1) мысли общепацифистские (об арбитраже, разоружении, парламентском контроле над внешней политикой, самоопределении народностей в известном смысле): с ними он согласен как пацифист и противник настоящей войны; 2) мысли специфически стокгольмские, или голландско-скандинавские (ответственность за войну всех правительств, мир вничью, самоопределение народностей в одностороннем германском толковании и отказ от экономической борьбы в том же тенденциозном смысле): с ними он не согласен, так же как и союзные социалисты; 3) мысли специфически советские, смешные в той части, в которой они составляют «карикатуру» пацифистских идей, но вызывающие «чувство негодования и жгучего стыда» в той части, которая является воспроизведением германских стремлений. Тут говорится в самом деле о создании «в худшем случае» государств-буферов на нашей западной окраине, «а если работа над разложением нашей армии будет продолжаться тем же темпом, как до сих пор, то и о прямом захвате всей этой полосы как компенсации за уступки нашим союзникам на западе Германии». П. Н. Милюков указал далее и на все те жертвы, которые «Наказ» Скобелеву возлагал на наших союзников в интересах Германии. Левая часть аудитории, которая после первых упоминаний о «германских интересах» в «Наказе» громко шумела, прерывала оратора и требовала призвать его к порядку, после приведения всех этих объективных фактов молчала при выводе: «к “Наказу”, очевидно, твердо прикреплена германская марка». Оратор закончил призывом: не кичиться мнимым демократическим превосходством перед союзниками, а преклониться перед передовыми демократиями мира, «давно прошедшими значительную часть пути, на который мы только что вступаем нетвердыми и неверными шагами»; преклониться и извлечь урок из их умения сочетать реальную военную мощь с преследованием действительно осуществимых демократических задач, а не пролетарских утопий.