Павел Милюков - История второй русской революции

Переделка «Наказа» крестьянскими депутатами. Конфликт Терещенко с «демократией» и с Верховским.Продолжение прений по внешней политике было отложено до 20 октября. В промежутке вожди революционной демократии проявили весьма энергичную деятельность, для того чтобы выяснить пределы конфликта, неожиданно открывшегося между министром иностранных дел и «демократическими органами», и принять меры к тому или другому его разрешению. Неудобнее всего для «демократии» было бы, если бы конфликт развернулся на «Наказе» Скобелеву, незащитимость которого после критики его в Совете республики стала совершенно бесспорной. В этом пункте приходилось уступить. Для того чтобы спасти лицо, на помощь исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов выступил тогда исполнительный комитет крестьянских депутатов. Ко дню возобновления прений бюро исполнительного комитета спешно выработало другой «Наказ» Скобелеву, в котором были устранены все специфические особенности «Наказа» солдатских и рабочих депутатов, делавшие его безусловно неприемлемым и бросавшие тень на выпустивший его орган. В крестьянском «Наказе» Скобелеву первый пункт восстанавливал, как того требовал Терещенко, обе части русской демократической формулы мира («без аннексий» и «самоопределение»). Второй пункт выделял те общепацифистские основы, которые и П. Н. Милюков признал вполне приемлемыми и формулировал их с достаточной осторожностью. Третий пункт напоминал об обязательстве союзников не вести сепаратных переговоров о мире и не заключать сепаратного мира. Четвертый сочетал отказ от экономической блокады, желательной для Германии, с полной свободой торговой политики для каждой страны. Вторая часть «Наказа», посвященная конкретным условиям мира, также брала назад не только те уступки германцам, которые были сделаны «Наказом» солдатских и крестьянских депутатов, но и те, которые делал голландско-скандинавский манифест. Первый пункт этой части требовал очищения оккупированных территорий, второй подтверждал основной принцип неприкосновенности русской территории, причем право самоопределения русских народностей определенно ограничивалось «окончательным решением Учредительного собрания». Третий пункт, подтверждая независимость Польши ссылкой на русский правительственный акт от 13 марта 1917 г., предоставлял польским областям Германии и Австрии «право на самоопределение при условии международной гарантии». Четвертый пункт обязывал Германию возместить по крайней мере ту часть убытков Бельгии, которая нанесена нарушениями правил войны Гаагской конвенции. Пятый пункт ставил в такое же положение Сербию и Черногорию. Шестой требовал «восстановления» Румынии без отделения от нее Добруджи. Седьмой обставлял плебисцит Эльзаса-Лотарингии условием, что в нем не примут участия «лица, находящиеся на германской государственной службе и не являющиеся уроженцами Эльзаса, а также их семьи». Восьмой обеспечивал «полную автономию Армении» «международной гарантией» и предоставлял ее окончательное устройство «армянскому народному собранию при той же гарантии». Наконец, девятый пункт оговаривал «реальную гарантию свободного голосования» при окончательном решении «всех национально-территориальных вопросов, вызванных настоящей войной или стоящих в связи с ней, как-то: югославянского, трансильванского, чешского и итальянского в Австрии». Это было полное отступление по всей линии и прямое признание того, что критика первого «Наказа» Скобелеву была вполне основательна. Таким образом, главный повод к конфликту — содержание «Наказа», враждебного интересам России, был устранен.

Но это еще не значило, что разрешен был и сам конфликт. Напротив, он был перенесен на более защитимые пункты: на отношение министерства к демократической делегации вообще, на отношение его к Стокгольмскому конгрессу, в особенности же на основной и главный пункт разногласия: переговоры с союзниками о немедленном мире. Вопрос о том, воевать или мириться, готовиться к продолжению обороны или к перемирию на всех фронтах, продолжал стоять так же уродливо и неправильно, как раньше, и острота его после открытого обмена мнений в Совете республики только усилилась. Сторонники того или другого решения одинаково признавали, что решение вопроса международной политики должно быть связано с решением вопроса военного, но по военному вопросу «демократия» имела свое решение: это было решение Верховского, принятое Керенским. По вопросу же внешней политики мнение Терещенко не могло быть принято «демократией». И сам собой конфликт между двумя сторонами вопроса превратился в конфликт двух лиц, защищавших несовместимые решения: Верховского и Терещенко.

Верховский за эти дни обнаружил вполне сознательное отношение к этой своей роли и хотел воспользоваться положением, которое для него так выгодно складывалось. В своих контактах с органами демократии, которые становились все более частыми и систематическими, он определенно проводил то мнение, что из неразрывной связи войны с внешней политикой надо сделать именно тот вывод, который предлагал он, а не Терещенко: не усиление средств борьбы, а немедленный мир. «Новая жизнь» Горького решительно взяла Верховского в эти дни под свою защиту и указывала, что в лице Верховского и Терещенко «столкнулись два миросозерцания»: одно — приемлемое для демократии, другое — неприемлемое. «Для генерала Верховского ясно, — писала газета, стоявшая на границе большевизма, — что для успешной обороны и для предотвращения дальнейшей разрухи армии солдатская масса должна определенно знать преследуемые Россией цели. Всякое затемнение этих целей, всякое оттягивание мирных переговоров неминуемо учитываются армией как предательство и обман. Рассеять такие подозрения может только последовательная и твердая политика мира... К такому взгляду военный министр пришел не под влиянием теоретических соображений, а вследствие горьких уроков самой действительности... Как военный он не мог утаить ту правду, о которой единогласно сообщают все приезжающие с фронта люди, а именно, что без ускорения мирных переговоров немыслимо не только поднять дисциплину в армии, но и удержать ее на позициях ». Вывод «Новой жизни» выражал взгляд левого крыла революционной демократии: «Несмотря ни на какие запугивания, демократия должна поддержать генерала Верховского против Терещенко».

При таком настроении 20 октября возобновились прения по иностранной политике в Совете республики. М. И. Терещенко, выехавший в Ставку перед речью П. Н. Милюкова, вернулся в Мариинский дворец лишь во второй половине заседания 20 октября. Следовательно, он не мог участвовать в переговорах этих дней. Это и отразилось на характере левых выступлений — меньшевика Гурвича-Дана, интернационалиста Лапинского, наконец, Чернова, выступавших на этом заседании. Вялое отношение к прениям, выражавшееся в позднем открытии заседаний при полупустом зале, продолжалось в течение всего этого заседания и следующего, 23 октября.