Анастасия Ширинская - Бизерта. Последняя стоянка

Мы знали, что скоро Военно-морской флот России будет праздновать свое 300-летие. Я вспоминала папу в Ревеле, глядя на молодого морского офицера. Оживленные лица курсантов, их желание помочь церкви — все это так напоминало мне кадетов и гардемарин бизертского Морского корпуса 20-х годов.

Художник из Морской академии Сережа Пен прислал мне позже акварели с изображением «Георгия» и «Жаркого», а также фотографию своей большой картины «Наваринская битва», где Андреевский стяг развевается над каравеллами.

В декабре 1989 года я не была уверена, что смогу поехать в Россию, но я все же знала, что встречусь с миллионами русских людей совсем неожиданным для меня самой образом.

2 декабря журналист Фарид Сейфуль-Мулюков со своим оператором брал у меня интервью для московского телевидения. Мне сказали, что передача «До и после полуночи», куда готовился сюжет, пользуется большим успехом.

Его приезд был полной неожиданностью. У нас в квартире шел ремонт, и, узнав накануне о намечаемом интервью, мы с моими молодыми друзьями едва успели поставить мебель на место. Помню, с каким усердием Аркадий и обе Танечки старались придать жилой вид столовой. Все должно быть на месте: икона Спасителя с «Жаркого», портрет Государя, книги и фотографии кораблей.

Я была абсолютно не подготовлена к интервью, но сразу же почувствовала, с каким умением Сейфуль-Мулюков дает мне возможность высказаться. Он задавал вопросы, и мои ответы выливались в единое связное целое: наше русское детство, крымская эвакуация, жизнь в Бизерте…

Начало 1990 года было полно надежд. Каждый день приносил что-нибудь новое; для меня все менялось к лучшему. Безусловно, очень важен был визит советского консула: я могла полностью рассчитывать на его помощь.

Женевский комитет по делам беженцев обсуждал вопрос моей поездки с тунисскими властями. Его представитель в Тунисе дал мне знать, что я могу ехать с беженским паспортом: тунисская полиция аэропорта получит инструкции пропустить меня; комиссар полиции и представители Женевского комитета будут присутствовать при моем отъезде и возвращении в Тунис.

Россия становилась все ближе и ближе. Семья, друзья нас ждали. Мне казалось даже, что я смогу узнать уголки Петербурга. Дом № 44 на Большом проспекте…

Я смогу постучать в дверь квартиры № 13 и сказать: «Я вернулась». В коридоре налево я смогу показать ванную комнату с цилиндрическим медным водогреем, а направо — большую столовую с дверью в спальню со звонком над кроватью. Кто помнит еще сиреневые с золотом обои? Как встретят меня новые жильцы?

13 марта 1990 года по московскому телевидению передавали интервью, взятое у меня в Бизерте три месяца тому назад. Передача называлась «Последняя стоянка». Из Культурного центра за нами с сыном Сережей прислали автомобиль, чтобы мы могли присутствовать на показе.

Передо мной вставали образы прошлого и скорбные картины настоящего. Благодаря выбору архивных фильмов и музыки, благодаря живому взгляду оператора, слова воплощались на экране: парад крейсеров в кильватерном строю, Государь Николай Александрович в белой морской форме, окруженный офицерами; блестящий прием, где призрачные силуэты уносились в вихре вальса…

Я говорила об основании Морского корпуса, и портреты Петра появлялись на экране; я говорила о тяжелом положении, в котором находилась наша церковь, и камера скользила по строгим ликам святых и пострадавшим от сырости фрескам, по мраморной доске с названиями кораблей, по разбитым могильным плитам заброшенного кладбища.

В этот день в Бизерте шел дождь. Капли воды, как слезы, струились по стеклу автомобиля, который медленно пробирался по немощеной дороге между незаконченными постройками к нашей маленькой церкви, голубые купола которой неожиданно ярким пятном озарили этот безотрадный пейзаж, — все, что осталось от наших отцов, их веры и верности.

В конце картины, несмотря на бесконечную грусть, которой веяло от передачи, мне был уготован сюрприз: занесенный снегом пейзаж Донца и в зимнем небе, как знак надежды и жизни, стая перелетных птиц.

В начале передачи я была неприятно поражена, увидев себя со стороны, в какой-то застывший момент старости. Но постепенно это впечатление сглаживалось. Память восстанавливала жизнь в ее целом: здесь и пятилетний ребенок, и двадцатилетняя девушка, и вся полнота прожитого. Все остальное было уже не важно.

Вероятно, и зрителям в России необходимо было найти за «пеленой времен» то, что было так долго скрыто. Позвонив из Москвы в Культурный центр по окончании передачи, С. В. Жданов меня успокоил: «Вы покорили сердца тысяч и тысяч россиян».

«Последнюю стоянку» четыре раза показывали на телеэкранах Советского Союза. Так же как и статья С. В. Жданова, она принесла мне сотни писем: дружеские послания с далеких берегов Тихого океана, Каспия и Черного моря.

Я еще не была уверена в отъезде, не получив никакого письменного подтверждения, но уже каждый день получала приглашения на конгрессы, фестивали, приемы Национального фонда культуры…

Особенно ценный подарок получила я от Александра Ефимовича Иоффе, архивиста Военно-морского флота. Он переслал мне ксерокопии документов из личного дела моего папы и его послужного списка.

Я узнала, с каким вниманием следили в корпусе за развитием каждого ребенка и с каким интересом сто лет спустя те, кто занимается архивами, собирают по крупицам все сведения об этом.

На фотографии папиного класса 1902 года каждого ученика можно узнать по номеру, соответствующему его имени. Все в строгой кадетской форме, они решительно смотрят вперед, хотя, наверное, не один втихомолку тоскует по семейным вечерам.

Взгляд юного Шурика, ускользая от объектива, преследует свою занимательную мысль. Все в его тонкой прямой фигуре с трудом сдерживает порыв к действию.

Архивист посылал мне также списки захоронений в Тунисе, прося их пополнить. Этот живой интерес ко всему тому, что создавалось с любовью от времен Петра до наших дней, не давал никому и ничему умереть.

Оставался только месяц до отъезда, когда я получила приглашение посетить Сибирь. Мне писал из Иркутска Борис Насвицевич, который, посмотрев передачу «Последняя стоянка», был поражен сходством своей фамилии с фамилией Насветевич. Разница была небольшая, но, как он прибавлял, сам он ничего не знал о своем происхождении. Его отец, сосланный при Сталине, ничего о нем не рассказывал.

Борис, его жена Галя и их девятилетняя дочь Ася нас приглашали — будь мы кузены или нет — посетить их страну. Чтобы меня убедить, Борис обещал путешествие по Ангаре до Байкала на 17-метровой яхте, им принадлежащей: единственный способ увидеть места, недоступные обыкновенным туристам.