Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)

Чиновник правительственной администрации,* посланный в Киев для конфиденциальных донесений о ходе процесса, писал о смерти двоих детей Чеберяк в 1911 г., вскоре после того, как Бейлис был арестован: "Очень возможно, что эта мать сама отравила своих детей; те, кто в курсе этого дела, считают это более чем вероятным".

Свидетели и корреспонденты газет были все одного мнения - Чеберяк не была обыкновенной воровкой и проституткой; у нее было кое-какое образование, некоторый стаж на акушерских курсах, хотя она эти свои знания на практике не применяла; она немного играла на рояле, но самое замечательное в ней было... ее "личность"!

Знаменитый писатель Владимир Короленко присутствовавший на процессе, писал о ней: "Эта женщина - поразительного характера..."

Корреспондент Нью-Йорк Таймса писал: "Чеберяк продолжает быть в центре внимания на процессе; она сидит с выражением сфинкса, и, поставленная лицом к лицу со свидетелями, показывающими против нее, всегда находит ответ".

Корреспонденция журналиста-еврея: "Она умна, сильна, умеет водить людей за нос и командовать подонками. Что бы о ней ни говорили, когда наблюдаешь, как она себя ведет и какую проявляет изобретательность, нельзя не почувствовать к ней некоторого уважения. Она, безусловно, гениальная женщина - очень редкий тип преступницы".**

Такое мнение, без сомнения, было преувеличено; Арнольд Марголин, первый защитник Бейлиса, видел Чеберяк в кабинете следователя вскоре после того, как Миффле ее избил; он говорит о ней: "Маленькая, худенькая, беспокойная фигурка; верхняя часть лица и один глаз были забинтованы, но достаточно было видеть этот один единственный ее глаз, чтобы знать, что она опасная женщина; она бросала злобные, лихорадочные взгляды во все стороны - всех подозревая, никому (34) не доверяя". Мнение Марголина нам кажется более трезвым и приемлемым.

Вера Чеберяк рано вышла замуж; муж ее, застенчивый, влюбленный и боязливый, вызывал к себе жалость у свидетелей, журналистов и прокуратуры. Он знал о том, что творится в его доме, хотя он часто бывал на ночной работе; он был как бы околдован своей женой, и в то же время хотел от нее спастись.

Вообще, можно сказать, что Вера Чеберяк родилась вне своего времени и окружения; в Риме, во времена Цезаря Борджия и Екатерины Сфорца, она бы вероятно нашла более подходящее поле деятельности для разнообразных своих талантов; в Киеве же, полвека тому назад, ей пришлось работать в мизерных условиях, с ничтожными соучастниками.

В ее жалкой жизни бывали взлеты и падения; когда она бывала при деньгах (в общем всегда в скромных размерах), - она бывала расточительна и одевала своих двух маленьких девочек "как принцесс"; но бывали времена, когда ей приходилось просить о подачке в несколько рублей, и тогда ее дети, включая и Женю, Андрюшиного друга, бывали запущены и несчастны.

Преступные ее связи были многочисленны, но мы тут интересуемся только теми, кто был замешан в убийстве.

Их было трое: Сводный брат Чеберяк, слабоумный, но первоклассный взломщик - Петр Сингаевский; неуравновешенный неврастеник Иван Латышев, слывший среди своих собратьев трусом; третий - прирожденный преступник - Борис Рудзинский.

За последними двумя числились полицейские протоколы задолго до бейлисовского дела; Сингаевскому, как и его сводной сестре, почему-то удавалось увертываться от неприятностей.

Для удобства нашего рассказа мы будем называть их "тройкой".

Обвинители на процессе делали решительное различие между Чеберяк и ее сообщниками; также как и свидетели, они не заступались за нее ни одним хорошим словом, а при случае, даже подчеркивали свое презрение к ней. Что же касается (35) "тройки" - то прокуратура относилась к ней чрезвычайно мягко, иногда со вниманием, граничащим чуть ли не с нежностью, ставя себя этим в смешное, нелепое положение.

Сингаевский и Рудзинский выступали на суде в качестве свидетелей. Латышев умер еще до суда; во время допроса у судебного следователя, пытаясь бежать и спускаясь по наружной стене, он сорвался с высоты в несколько этажей и сломал себе голову.

Надо думать, что характеристика "тройки" на суде должна была приводить присяжных заседателей в недоумение: им говорили, что правда, "тройка" от времени до времени и совершала грабежи, но в общем же это были хорошие, мягкосердечные люди... Газеты, во всяком случае, громко выражали по этому поводу свое удивление.

Покровительствуя тройке, прокурор действовал согласно стратегическому плану; ведь с самого начала репутацию Чеберяк, после всего что было сказано об ее образе жизни, даже при самой инспирированной фальсификации суда, спасти нельзя было. По отношению к ней было благоразумнее идти на уступку, чтобы заранее объяснить атаки защиты; такая уступка являлась тем более выгодным маневром, что вся структура этого дела была до того неприступной в руках прокурора, что никакая ложь Чеберяк не могла ее поколебать.

Во время погрома в Киеве в 1905 г.* у шайки был короткий, но блестящий период: награбленной добычи было так много, что Чеберяк не могла ее сбывать; ей пришлось сжигать в печке целые узлы с шелком, которые она боялась у себя укрывать.

То были счастливые времена для Черной Сотни и вообще для всех подонков; однажды, появившегося в одном из районов города, где шли грабежи, начальника полиции, чернь пронесла на руках; он, благодушно настроенный, некоторое время наблюдал, а затем крикнул: "А теперь, братцы, довольно"! Удивленные "братцы" на минуту прекратили свою деятельность, пока один из них радостно не воскликнул: "Чего же вы не понимаете, ведь это он только шутит..."

В другом районе, при исполнении своих обязанностей, командующий генерал издал приказ: "Можете уничтожать - (36) но не грабить". Когда грабитель бросил из окна лавки кипу одежды, а жена его ее подхватила, генерал объявил: "Ну, хорошо, это не воровство, ведь вы это нашли..."

Со времени этой доходной эры прошло более пяти лет, и ни в Киеве, ни в других городах погромов больше не было, но администрация по-прежнему враждебно относилась к евреям; поэтому листовки и провозглашали: "Настало время, настало время..."!.

Не только простые грабители, вспоминая о прошлых счастливых временах, тосковали по погромам; о них мечтали также члены Союза Русского Народа и его братских организаций - горячие патриоты, желавшие нанести сокрушительный удар за Матушку-Россию - предпочтительно под защитой полиции.

Интерес к погрому был не добыча, а кровь! Если, же во время резни безоружных мужчин, женщин и детей, случались также и изнасилования, ну, так что же тут такого?

Каковы бы ни были побуждения - низкая ли материальная выгода или "высокие патриотические принципы" - каждый знал, что самый лучший клич призывной трубы к погрому - обвинение в ритуальном убийстве.