Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)

Мы обращаем внимание читателя на осторожное выражение "еврейская преступная секта" - таков был официальный подход; неофициально же всегда подразумевался весь еврейский народ в целом, а также еврейская религия.

Все протесты евреев, что им о такой секте ничего не известно, принимались даже в официальных кругах, как доказательство сообщничества всех евреев с "сектой".

Однако время проходило, и ни один еврей еще не был арестован или даже допрошен в связи с этим убийством; было только дело Ющинского, а никакого дела Бейлиса еще не было. Месяцы прошли пока к этому делу притянули Менделя Бейлиса.

Недовольные расстройством своих планов, крайне правые элементы бросались на правительство, на полицию, и конечно, на евреев; злость их была тем более велика, что Дума, в целом, Да и народная масса не реагировали положительно на их вопли.

В результате интерпелляции в Думе, возмущенные либералы и левые депутаты и даже некоторые консерваторы заявили протест против позора, навлеченного на Россию. Они заявили, (26) что это единственная, современная страна, имеющая народных представителей в парламенте, дающая себя вовлечь в такое постыдное мракобесие и подстрекательство к убийству.

В ответ на это правый депутат заорал: "В тот день, когда вы, либералы, убедите русский народ, что еврея нельзя отдать под суд за убийство христианского ребенка, ваших евреев не спасут ни судьи, ни полиция, ни губернаторы, ни министры, потому что в этот день начнутся погромы, и всех их перебьют до последнего и наконец-то покончат с ними".

Джордж Кеннан (дядя бывшего американского посла в Советском Союзе) описывает сцену, произошедшую в Думе, а также общее настроение страны:

"Под улюлюканье, доносившееся с правой скамьи, тех, кто называл себя "истинно-русскими", кавказский депутат, социал-демократ Гегечкори обозвал их "бандой грабителей и убийц".

Интерпелляцию в конце концов провалили 108-ью голосами против 93-х. Благодаря сильному влиянию либеральной печати, народ оставался здравомыслящим и спокойным, несмотря на подстрекательства к насилию в "Земщине" и в "Русском Знамени", в Петербурге, в "Двуглавом Орле" в Киеве, а также в бесчисленных прокламациях, воззваниях, разжигательных листовках, распространявшихся правыми депутатами и антисемитскими организациями.

7.

Студент Голубев решил выступить с карательными мерами против евреев, не дожидаясь, чтобы какой-нибудь еврей был фактически обвинен в убийстве Ющинского.

17-го апреля он обратился к киевскому губернатору с прошением, предлагая тому выселить из Киева три тысячи евреев, имена которых будут указаны его организацией. Губернатор отказал. В то же самое время, Голубев зондировал почву - каковы шансы для погрома? Будет ли администрация все еще противиться или же она вернется к своей старой позиции попустительства или даже содействия погромам.

(27) Обе администрации, и киевская и петербургская, стали чувствовать, что Голубев слишком торопится; идеи у него замечательные, энергия его достойна всякой похвалы, но ему не хватает чувства своевременности. Он иногда мешал и ставил людей в неловкое положение; он почти ежедневно обивал пороги, как у судебного следователя, так и в прокуратуре. Для заговора он был совершенно необходимым человеком, но надо было обуздать его юный пыл.

В начале мая министр юстиции Щегловитов послал директора одного из департаментов министерства, Лядова, в Киев с поручением вникнуть в дело и прибрать Голубева к рукам.

К этому времени в личном составе конспирации произошла огромная перемена; самая "Высшая Власть"* была теперь заинтересована в ней.

Мы об этом знаем, так как известно, что еще 18-го апреля Щегловитов собственноручно подал императору рапорт об убийстве Ющинского. Из последующего затем развития событий мы знаем, что царь проявил к этому делу определенный интерес; теперь необходимо было согласовать планы правительства и местной администрации.

Следующий интересный разговор произошел в Киеве между Лядовым, присланным из министерства юстиции, и девятнадцатилетним Голубевым:**

Лядов: Я сомневаюсь, чтобы погром теперь послужил вашим интересам.

Голубев: Почему?

Лядов : Потому что генерал-губернатор мне сказал об ожидаемом приезде в Киев царя ко дню освящения памятника Александра II-го; если кто-либо из ваших сотрудников начнет погром, вам не видать этих празднеств как своих ушей; а я полагаю, что и вы и ваша организация должны были бы очень оценить такую возможность встречи с царем.

Голубев: Я об этом не подумал; я вам обещаю - погромов не будет.

Уладив этот вопрос, Лядов перешел к делу Ющинского; тут Голубев заговорил об упрямстве Мищука; мало того что этот невозможный человек отказывался следовать данным ему (28) инструкциям, он еще позволял себе во всеуслышанье выражать свои превратные мысли об обвинении в ритуальном убийстве, осмеивая это обвинение как глупейшее суеверие! - Его необходимо убрать! - С этим Лядов согласился.

Но мало было снять Мищука с этого дела и перевести его в другой город, чтобы он не мешал; надо было его так проучить, чтобы все полицейское управление раз навсегда поняло в чем тут дело.

Мелкий вор, по имени Кушнир, был вдруг приставлен к Мищуку в качестве помощника.

Кто и какие инструкции дал Кушниру, мы не знаем, но поступок его, позже выплывший наружу, был одним из многочисленных позорных явлений, вращавшихся вокруг центрального скандала - дела Бейлиса.

На холме, в Лукьяновке, в том районе, где тело Ющинского было найдено, Кушнир закопал узел с тряпьем, парой помочей и несколькими другими предметами; затем он с таинственным видом вручил Мищуку анонимное письмо, будто бы им полученное, в котором приблизительно указывался участок, на котором узел был зарыт, а также названы были, убийцы - несколько хорошо известных грабителей, постоянных посетителей квартиры Чеберяк. Согласно этому письму в узле находится недостающая Андрюшина одежда - пальто, штаны и помочи, и остальные его учебники.

Мищук приказал весь этот район тщательно обыскать; узел выкопали и, конечно, в нем нашли какую-то полусгоревшую одежду, пару помочей, разодранные куски бумаги. Мищук сейчас же вручил и письмо и узел судебному следователю и объявил, что следствие его закончено.

Тут надо удивляться, как, будучи опытным чиновником, зная какого рода методами некоторые его сотрудники не гнушаются оперировать, а также, отдавая себе отчет в окружавшей его в этом деле враждебности, Мищук не проявил больше осторожности. Но он был очень раздражен наглостью Голубева, был обижен отпором, полученным из Петербурга и, к тому же ему также хотелось получить награду в 500 рублей, обещанную за поимку убийц.