Евгений Долматовский - Зеленая брама

Или я обязан отныне объединиться с кровными своими земляками, с теми, кто родился позже, и искать, искать, чтобы поведать людям о суровом сражении?

Меня поставили на квартиру в семью старого учителя- пенсионера по фамилии Выхристюк. Учитель и его жена- фельдшерица всю жизнь трудились здесь, вырастили детей, теперь живут вдвоем. Они радушно предоставили мне одну из комнат, куда Дмитрий Иванович Фартушняк вместе с товарищем по работе, Григорием Куприяновичем Симонен­ко (одному не под силу было!), принесли объемистые папки с интересующими меня материалами народного музея.

Заслуженный учитель УССР Григорий Куприянович Симоненко, секретарь парторганизации школы,— человек немногословный, тихий, с приветливым лицом. Глядя в его глаза, никогда не представишь себе, сколько горя они видели...

В 1943 году Григория — тогда еще подростка — угнали в Германию.

Бежал. Его поймали, он стал не просто острабочим, но политическим преступником, узником Освенцима, а за­тем и Дахау. Новый побег (уже победной весной)... Бег­леца, скрученного брюшным тифом, нашли в лесу амери­канцы. По выздоровлении он вернулся на родину...

Ни Фартушняк, ни Симоненко не были свидетелями местных событий, по которым теперь, как по кругам ада, ведут своих учеников. Но собственные жестокие судьбы дали им ключ к этим, окованным шипами, оплетенным колючей проволокой воротам истории.

Время за полночь. Мои хозяева отдыхают, учителя разошлись по домам, а я сижу, разложив на обеденном столе карты, схемы, книги военных мемуаров, пачки писем.

Наверное, уснуть не удастся. Мне предоставлена воз­можность — в который уже раз! — но впервые вот здесь, в Подвысоком, восстановить в памяти события 1941 года, проверить на местности, уточнить, подкрепить собствен­ные, наверное слишком субъективные, воспоминания све­дениями из позднейших источников, быть может более объективных.

Итак, что же произошло в Зеленой браме?

На основе скупых документов и свидетельств очевидцев юные следопыты составили историческую справку, в кото­рой вырисовывается такая картина:

Две наши армии (6-я и 12-я), ведя упорные бои с пер­вых часов войны, к началу августа 1941 года были оттесне­ны в район Умани и окружены здесь превосходящими си­лами противника. В окруженных стрелковых дивизиях — лишь по нескольку сот штыков. В танковых соединениях уже не оставалось танков.

Еще до полного тактического окружения — к 25 ию­ля — ослабленные войска этих двух армий фактически слились, это подтверждено приказом Ставки Верховного Главнокомандования. Они получили наименование «группа Понеделина» и тогда же были переданы из состава Юго- Западного фронта в состав Южного. Переподчинение войск, ведущих бой в замыкающемся окружении,— дело непростое. Мера эта была вынужденной: противник отре­зал 6-ю и 12-ю армии от двух других армий Юго-Западного фронта, а локтевое соприкосновение с левым соседом — армиями Южного фронта — еще существовало (правда, недолго).

Мне кажется, что в рассуждениях о войне, в частности о сорок первом годе, сетуя на наши неудачи, обсуждая задним числом и подчас осуждая тогдашние решения и приказы, мы сплошь да рядом не принимаем во внимание временных, но очень тяжелых для нас успехов врага. Об­становка ведь была критической, положение наше — отча­янным. И прежде чем кого-то или что-то осуждать, следо­вало бы ответить на главный вопрос: было ли сделано командиром любого ранга и подчиненными, и войсками все, что возможно сделать именно в тех условиях?

Рассматривать окружение в Зеленой браме отдельно от всех прочих событий первого периода войны нельзя — мы не восстановим всей картины и места этих боев на двух­тысячекилометровой линии схватки двух миров.

Тяжело было не только на нашем участке, не только на Украине, но и на Севере, и под Ленинградом, враг при­ближался к Москве, уже была потеряна Прибалтика, ок­купирована Белоруссия...

Зеленая брама — всего лишь один из квадратов карты...

Нам было невыносимо тяжко, так же как и другим фронтам, армиям, дивизиям, полкам, батальонам, ротам.

И все же к концу июля 1941 года всему миру стало видно, что рушится гитлеровский план «Барбаросса», рас­считанный на молниеносную победную войну с «больше­вистской Россией».

Это стало понятно даже опьяненному успехами фа­шистскому командованию — есть немало подтверждаю­щих документов. Это почувствовали и рассчитывавшие на легкий и прибыльный поход немецкие солдаты. При выходе из окружения я слышал разговор в хате. Один бравый гренадер изрек: «Мы возьмем всю Россию, но в последний советский город войдет последний немец­кий солдат», и никто из товарищей по взводу не возра­зил ему.

Ну, а мы? Что мы думали, что мы чувствовали?

Мы исступленно, свято, бескомпромиссно верили в на­шу победу. Никогда так плотно не смыкались судьба Оте­чества и судьба каждого ее сына.

Участь Франции и других покоренных стран Европы здесь не повторится! — с этой убежденностью бросались мы в неравный бой.

Время — бинокль Истории.

Не перевернутый, уменьшающий, а бинокль в основном своем предназначении. Его увеличительные стекла — пос­ледующие события. То, что поначалу кажется обыденным и несущественным, может со временем оказаться огромной величиной, заслоняющей многое из того, что когда-то волновало и даже потрясало нас. Потому-то очевидцу вы­ступать в роли историка сложнее, чем людям, непричаст­ным лично к минувшим событиям, рассматривающим эти события со стороны. И все же я рискну.

Не собираюсь реабилитировать ошибки и смягчать беды 1941 года. Они остаются всенародной драмой. Но за дра­мой, как известно, последовало торжество Победы, которая никак не далась бы нам без отваги и выдержки защитни­ков Бреста и Лиепаи, Перемышля и Заполярья. Городами-героями названы не только выстоявшие Москва и Ленин­град, не только Сталинград, но и, выражаясь старомодным языком, павшие в 1941 году Одесса, Киев. На этом осно­вании я беру на себя смелость называть участников боев у Подвысокого — и тех, кто убит в Зеленой браме, и тех, кто с величайшими муками выбрался из нее,— истинными героями, а не жертвами войны...

В хатах Подвысокого давно погашены огни. Цепочка фонарей освещает улицу, и мимо моего окна проходят обнявшись двое молодых людей, конечно же родившихся много позже событий, заставляющих меня не спать в эту ночь.

Хлопотливые мои хозяева тоже, кажется, не спят, о чем-то тихо разговаривают в смежной комнате, отделенной портьерой. Ведь и они фронтовики. Мое появление в этом доме, наверное, нарушило не только привычный распоря­док, а и растревожило души.

Возвращаюсь памятью к 1941 году.

30 июля танковые дивизии Клейста прорвались через Шполу к Новоархангельску, 2 августа они вышли к Первомайску и соединились с 17-й полевой армией. Вокруг группы Понеделина образовалось двойное кольцо.