Андрей Губин - Молоко волчицы

Божья искра тлела в роду Синенкиных. Владея сохой, ружьем, шашкой, они тянулись к грамоте, книгам, ученью. Дед Иван Тристан хорошо знал некоторые главы Писания, читал стихи убитого наповал близ станицы поручика Тенгинского полка Михайлы Лермонтова, некогда числился грамотеем. Но и зять его Федор, прежде чем свернуть «козью ножку», прочитывал по складам клочок печатной бумаги, умел и считать, но только до двадцати — тридцати, дальше запутывался, ибо считал на цыплятах и надо было помнить каждого цыпленка, потом выучился считать на палочках. Иное дело Сашка, первенец Федора, этот и миллион посчитает. Но старший сын позорил семью непомерной ученостью.

В детстве еще недоглядели, а были в хате, в пшеничном закроме, будь они прокляты, какие-то книги. Сашка и пристрастился к ним, наученный читать гимназистами. Ест — в книгу глядит. Ночь на дворе — при коптилке читает. Скотина в потраву зашла — Сашка глубокомысленно сидит на меже, читает. Федор напился и те книги пожег, Сашка уходил на «курс», читал там вывески и газеты, оставленные господами у источников. И зачитался. Раз повел коня поить, а сам в одних подштанниках — вся станица легла от хохота. Отец бил его, уговаривал бросить запойное чтение, и, чтобы не повредился малый головой из школы его забрали. Сашка учился тайно. А потом что учу дил! Пристроил на крыше какое-то взиралище и по ночам в упор рассматривал божьи звездочки. Федор шестом сбил дьявольскую конструкцию, пожаловался попу. Батюшка предал анафеме юного отрока, но отрок продолжал сатанинские упражнения на тополе — смотрел в трубу на светила.

Всем известно, что господь запечатлел на Луне картину: Каин убивает Авеля, брата своего, а Сашка доказывал, что это на Луне горы вроде станичных. После этого и умные люди считали Сашку дурачком. Царю службы он не проходил, уехал учиться в дальний город Кишинев. Денег на это ученье пошла прорва, а делать нечего, ругайся не ругайся, а посылай скудные рубли сыну, экономь на семье. Частенько Федору приходилось моргать в казачьем кругу, когда собирались выпить в складчину, у него в кармане вошь на аркане. Приехал сын на каникулы, и хоть на улицу не выходи — засмеют. Коротконогий, скуластый парень одет в белые рогожные штаны, на башке шляпа соломенная, а на ногах не казачьи сапоги, а какие-то, прости, господи, штиблетки — рядом стоять стыдно, а ведь родился в казацком роду!

В двадцать лет он имел два диплома и блестяще знал французский язык, умиляя деда Ивана. Но дела себе по душе агроном и химик найти не мог. Учиться еще рвался, но Федор решительно отказался помогать сыну, вечному студенту. Сашка пробовал учительствовать, но в школе не удержался. Пробовал безвозмездно просвещать станичную детвору на выгоне, но казаки побили его: сам зачитался — на других порчу не напускай. Да и дядя Анисим Лунь прокричал к месту: «Кто умножает познание, умножает скорбь». Тогда Александр ушел в привольные равнины Бештаугорья, обосновался на брошенном хуторке, разводил некий диковинный сад. Сильно пугал этот сад священника на одном корне противоестественно росли груши, сливы и абрикосы. Родные, конечно, любили Александра — той жалостливой любовью, которой жалеют в семье калек: слепых, глухих, придурковатых. Уплетая материн пирог, сын с жаром говорил, что пришло время обнести Синие горы изумрудным кольцом садов и виноградников. Сначала мать, потом подросшая Мария бегали на хутор постирать ему бельишко, сварить горячего. Посещали молодого ученого и господа, любовались садом, брали советы, покупали прищепы. Художница Невзорова Наталья Павловна однажды тоже пожаловала к нему и написала с него «Портрет молодого человека с небесным глобусом» — Александра волновали проблемы мирозданья, происхождение Вселенной, ночами он смотрел в самодельный телескоп на звездное небо. Мирская чадь избегала ученого агронома. Не удался старший сын в семье строевого казака Федора Синенкина. Но господь бьет равномерно, через раз.

Надеждой, честью и опорой рода явился второй сын, Антон. Сперва и он потянулся по ученой дорожке, не радуя Федора. Сызмальства Антон околачивался возле своего крестного отца, курсового доктора медицины. Помогал мыть инструменты. Незаметно доктор привил крестнику любовь к медицине, доверял гордому подростку делать несложные перевязки, пользовать больных порошками. Не дело казака, конечно, ковыряться в человечьих потрохах — его задача наносить раны пулей и пикой. Но пика в каждом дворе, а хирургический ланцет только у доктора, и Антону уже ведомы такие слова и выражения, которые и не снились станичным хлопцам. Понятно, отрешиться от воинства настоящему казаку невозможно, и в мечтах Антон видел себя в белом халате, а под халатом золото офицерских погон, военный врач. Антон был одной присяги с Есауловым Спиридоном, но еще до службы всеми правдами и неправдами добился вызова на экзамены в военно-фельдшерское училище в городе Тифлисе. Федор воспротивился намерению сына и денег на дорогу не дал — в то время еще учился Александр. Деньги дал крестный отец Антона зашили их в нательную рубаху. Напекла Настя лепешек, зарубила курицу на дорогу, и с молитвой проводили его на чугунку.

Из города Тифлиса пришли два обнадеживающие письма — экзамены сдал отлично. Синенкины показывали письма всей станице, снедаемые честолюбием, будто сын уже стал офицером. В ненастный осенний вечер, когда семья сидела в потемках — керосин берегли, освещаясь рдеющим зевом печки, в окно будто кто поглядел, аж мороз по коже. Но мать, Настя, угадала сразу: «Антон!» и все сжались от ее крика, полного тоски и недобрых предчувствий. Сын вошел мокрый, захлюстанный, перекрестился на образа, поставил в угол сумку и остался стоять, упираясь головой в потолок. Большой наплыв дворянских детей закрыл ему доступ в училище. Заплакала Настя, утирая глаза передником. Шмурыгал носом малолетний Федька, не понимающий слез матери, ведь братик вернулся — радость какая! На печи торопливо сморкался дед Иван. Федор помял табак в кисете и вышел на баз «скотину проведать». Всхлипнула Маруська, с болью глядя на любимого братца, все бы, и жизнь, отдала за него. Мать достала с загнетки чугунок с пшенно-тыквенной кашей, сваренной на молоке.

С весны Антон взялся за плуг, выкраивая время на занятия «Брось, — от души советовал Федор, — мы в люди не выйдем, казну надо большую, Сашка и так все жилы вытянул». Светлоглазый, лобастый парень не бросал. Через год, по протекции полковника Невзорова, поехал Антон в столицу южного казачества Новочеркасск, в юнкерское училище. Посмотрели офицеры на его латаные сапоги, на темные от полевых работ руки — решили не принимать, ибо демократия, по их мнению, приводила к пошлости и оскудению истинного офицерства. Но просьбу знаменитого на всю Россию полковника уважили, к экзаменам допустили. И подивились немало: грамотно, не хуже иного дворянина, отвечает хлебороб, ум чувствуется глубокий, да и рост приятный, военный. Тогда задают ему дополнительный вопрос, посмеиваются — кадровые теоретики путались в нем, имел он два ответа, и каждый можно истолковать как правильный или неправильный. Пот прошиб казака. Пол уходит из-под ног. Напрягся. Вспомнил, как в детстве разорял гнездо коршуна и сорвался со скалы, повис на кустах барбариса и, цепляясь ногтями за камни, спустился на темно-зеленый бугор. Или идешь с косой в лимане, сил уже нет никаких, ноги подламываются, перед глазами медленные золотые мушки головокружения, а передний не останавливается, знай машет себе косой, а сзади у пяток другая коса вжикает — и идешь, не бросаешь ряд. «Ваше высокоблагородие, дрогнул голосом. Антон, — я это понимаю так…» И дал третье решение вопроса, оказавшееся универсальным. Решил задачу, непосильную экзаменаторам. Загомонили офицеры, склонились над картами, учебники листают — блестяще ответил терский казак. Доложили генералу и в виде исключения зачислили Антона в юнкера. Доктором ему стать не пришлось — и слава богу: удел казака — передний край, а не тыловые лазареты. Тут Федор сыном гордился.