Арон Залкинд - Педология: Утопия и реальность

Все это так, но… и не совсем так, притом настолько «не совсем так», что от «так» в итоге остается маловато. Ни в одной из древних функций [63] Для нас совершенно недостаточна сама по себе грубая, наружная статика отдельных органов. Важны комплексы органов, динамика тела, функции и статика как один из стержней функции. , в их действительном содержании, нет соответствия между развитием ее у ребенка и хронологическим ее местом в истории рода. Исторические соотношения этих функций настолько перепутываются благодаря вмешательству мозговой коры и других новых физиологических приобретений человека, что от генетической их чистоты камня на камне не остается.

Такая, казалось бы, сверхдревняя функция, как сосание, может серьезно перестроиться под влиянием привходящих условных, т. е. корковых моментов: варианты положения при кормлении, изменения окружающей среды и т. д. В конечном итоге древний процесс питания, пропитанный корковыми влияниями, может неузнаваемо измениться, грубо дезорганизоваться в первые же 10–15 месяцев жизни: ребенок ест лишь при определенном человеке, при соответствующих добавочных раздражителях в виде прибауток, песенок, подзадориваний и т. д.

Таким же образом кортигенно изменяются и другие древние функции. Возьмем хотя бы сон — глубоко давнюю функцию, эндогенно развивающуюся, казалось бы, уже вполне автоматизированную. Редки разве случаи кортикального вмешательства в ранний детский сон, когда ребенок даже в первые шесть месяцев не засыпает без укачиваний, песенки, без определенного освещения и тому подобных условных раздражителей.

Ходьба ребенка, тоже «как будто» издревле идущая функция, опирающаяся в основе на рост костно-мышечного аппарата и спинномозговых координаций, — попробуем-ка исключить у современного ребенка кортикальный элемент ходьбы. Быстро ли он пойдет? Подзадориванье, соревнование, подражание, заманивание чувственными раздражителями (звуком, цветом и пр.), — все это вторгается в «автоматизированную» ходьбу и делает ее необычайно сложной, глубоко кортикально обусловленной.

Под влиянием известного соотношения раздражителей темп роста навыков ходьбы, тип сна, характер пищевых процессов, чувствительность того или другого анализатора претерпевают очень серьезные превращения и перестановки.

Глубокие метаморфозы в том же древнем половом инстинкте, обусловленные ранним кортикальным вмешательством, — в период, когда еще не созрел физиохимический аппарат сексуальности, — особенно разительны. Массовый онанизм раннего детства, десятки тысяч гомосексуалистов буржуазных городов Запада — все это яркие доказательства безапелляционного давления коры на самые древние механизмы.

Дети, воспитывающиеся на дидактических материалах Монтессори, развивают мелкие мышечные группы и тонкую работу анализаторов раньше и глубже, чем более грубую их функцию.

Поразительные антибиогенетические материалы преподносит нам эволюция детской речи — одного из крупнейших приспособляющих аппаратов. Ассортимент детских слов ни в малейшей степени не соответствует историческому генезу речи и питается в основном стимулами из окружающего: подражанием, социальными связями ребенка, ближайшими предметами и т. д. Достаточно переехать родителям из глухой российской деревни в сверхиндустриализированный американский город, и родившиеся в этом городе дети резко отличаются в развитии своего речевого фонда (темпом, богатством, материалом) от детей тех же родителей, пока последние жили еще в деревне.

Биогенетически это необъяснимо, влияние же коры объясняет все, притом объясняет в такие годы детства, когда, казалось бы, только бы биогенетизму и торжествовать.

Рука — орган, генетически гораздо более молодой, чем нога, оказывается тонко дифференцированной уже в очень раннем возрасте в связи с огромным ее значением для социального приспособления человека.

Чем объявляется эта «кортикальная настойчивость», эта влиятельность новых элементов биологического фонда, столь рано проявляющаяся, — мы видели выше. Она — продукт влияния нового этапа истории человечества, протолкнувшего именно кору и новый биофонд вообще — на авансцену человеческой физиологии. Биогенетисты не заметили величины этого влияния, так как очи их глядят глубоко вспять, в сверхдревнюю историю человечества. Новой же истории они боятся, так как за нею следует ведь… сверхновая, социалистическая. Естественно, что коры, этого лучшего друга приближающегося социализма и нового биофонда в целом — они не хотели увидеть.

Весь человеческий биофонд приходится в основном условно делить на три слоя: древние, доиндустриальные накопления, имеющие «стаж» в десятки тысячелетий; новые слои опыта, сформировавшиеся преимущественно за последний, индустриальный отрезок истории, давший огромные перестройки социальной среды, и, наконец, новейший благоприобретенный биологический капитал, вырастающий в процессе личной жизни организма.

Если бы ребенок с первых дней бытия оказался в исключительной власти первого слоя, он неминуемо погиб бы, так как условия среды, соответствовавшие некогда полезности этого слоя, нимало не похожи на обстановку, окружающую ребенка сейчас. С другой стороны, если бы он был предоставлен слепым нащупываниям новейших приспособлений, без помощи новых навыков, порожденных недавней эпохой, гибель была бы также неизбежна.

Таким образом, именно благодаря специфическим условиям человеческой, т. е. социальной среды, оказавшейся необычайно динамичной в последнюю эпоху, наш детеныш должен с первых же дней оказаться во всеоружии, должен получить возможность использовать в тесной связи все три слоя опыта.

Неудивительно, если первый слой, наименее гибкий, т. е. и наименее годный для динамичной современности, испытывает сложнейшие пересочетания благодаря неустанному, все более энергичному давлению последних двух слоев. Педагогический остаток биогенетизма оказывается, конечно, при этом довольно жалким и, во всяком случае, настолько хилым, что претензия его на руководство «общечеловеческой» педагогикой вызовет у пролетариата смех [64] Некоторые авторы, полемизируя с нами, выдвигают в качестве актуального защитника биогенетического закона Ф. Энгельса. Конечно, этот аргумент либо является полемическим вывертом, либо представляет собою один из «начетчиковских» методов использования высказываний марксистских авторитетов. В эпоху Энгельса как и сейчас, биогенетический закон в применении его к внутриутробному детству (в таком виде мы его признаем) был и является серьезнейшим материалистическим этапом в области борьбы с метафизическим естествознанием. Что же касается толкования этого закона в направлении послеутробного детства , то лучшим ударом по педагогическому биогенетизму является следующая цитата из Энгельса («Положение рабочего класса в Англии»): «Рабочий и капиталист больше отличаются друг от друга, чем два народа» (см. в кн. В. Н. Шульгина). Нужно учесть, что и сам творец биогенетического закона — Геккель — пришел бы в ужас от тех педологических выводов, которые делают из биогенетизма современные его фанатики. .