Владимир Егоров - У истоков Руси: меж варягом и греком

У В. Ключевского [116]рассматриваемая цитата – основание противопоставить варягов славянам, поскольку, по его мнению, словенский язык– это язык новгородских словен«Повести». Русский язык Ключевским не обсуждается, вероятно в предположении, что это тот самый язык, на котором пишет сам историк. А обсуждать есть чего. Ключевский походя попадает в ту же ловушку, в которой оказался Марк Твен со своим «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Как Твен заставляет бриттский (т. е. кельтский) двор Артура поголовно говорить на староанглийском (т. е. германском) языке, так и Ключевский навязывает киевской руси X века речь понятную ему самому. Вероятно не читал Василий Осипович Багрянородного, и тут мы с тобой, мой не чуждый амбиций читатель, можем подтрунить над маститым историком.

Следуя авторитету старому, известный современный историк И. Данилевский [117]полагает, что утверждение повести о единстве словенского и русского языков является аргументом в пользу отождествления славян и руси, а сам текст, «несмотря на некоторую неясность… вполне можно отнести к тому же времени, когда имя варяжской руси было перенесено на восточных славян». Но беда в том, что неясность тут принципиально больше, чем «некоторая». Во-первых, Данилевский, в отличие от Ключевского, не мог не читать Багрянородного, который явно противопоставляет языки русский и словенский. Во-вторых, он, конечно же, читал и «Повесть», которая на самом деле нигде не переносит имя варяжской руси на восточных славян, поскольку таковых во времена автора «Повести» просто не существовало. В «Повести» словене( славянелишь в «переводе» Д. Лихачева!) – это обитатели не Поднепровья, а вовсе даже Подунавья: норики, моравы и болгары, – а также, отдельно, новгородцы. Да и переносит имя русь «Повесть» отнюдь не на славян, тем более каких-то восточных, а конкретно на новгородцев, а затем полян.

Могу понять Ключевского, хотя бы частично, но отказываюсь понимать Данилевского. По-моему, все гораздо проще и совсем не требует теней на плетне от каких-то сложных искусственных построений. Для автора «Повести», грамотного киевского монаха XI века, словенскийязык – это просто книжныйязык, язык его же дунайских словен, на котором написаны практически все доступные ему для чтения тексты, другими словами – язык Кирилла и Мефодия. В современной терминологии этот язык зовется старославянским. Традиционно обращаемся к БСЭ: « старославянский язык , иначе – древнецерковнославянский язык – наиболее древний из письменных славянских языков, распространившийся среди южных, восточных и отчасти западных славян в IX—X вв. н. э. в качестве языка христианской церкви и литры. По своему происхождению С. яз. представляет собой письменную обработку одного из говоров болгарского языка второй половины IX в., именно – говора гор. Солуня в западной Македонии (ныне – Салоники). Однако первоначальное распространение славянский язык получил в западнославянской среде, в велико-Моравском княжестве (в пределах нынешней Чехословакии).»

И вполне понятно, почему автор «Повести» называет его словенским. Ведь это язык изначальных дунайских словен«Повести» ( славян перевода) – моравов и болгар, исконных насельников земли Венгерской [118]и земли Болгарской «Повести». Вот еще одна цитата с того же сайта Центра развития русского языка: « Южнославянским по происхождению является и старославянский язык – первый общеславянский литературный язык» . Естественно. Кирилл и Мефодий были уроженцами Салоник, с детства слышали славянскую речь, в том числе и в семье – мать их была болгаркой, – поэтому именно родной для них салоникский говор древнеболгарского языка они положили в основу создаваемого письменного славянского языка. С той однако существенной оговоркой, что этот общеславянский литературный язык создавался Кириллом и Мефодием в Моравии и потому не мог не испытать достаточно сильного моравского влияния.

Паола Утевская [119]справедливо замечает: «Однако то, что старославянские книги были понятны русским читателям, еще не означает, что старославянский полностью совпадал с древнерусским языком, кстати, далеко не однородным» . И тут же противоречит сама себе: «в нем (древнерусском) одновременно существовали два основных типа: книжный, или литературный, и разговорный. в древнерусских книгах старославянские слова соседствуют с русскими. Они часто друг на друга похожи. Отсюда и кажущиеся описки» . Получается, что древнерусский письменный язык – это результат простых описок, смешения писцами старославянских слов с русскими. Странное утверждение. Более логичным выводом из первой цитаты Утевской и, вероятно, более правильным выводом вообще, было бы утверждение, что никакого литературного древнерусского языка, по крайней мере в XI веке, вообще не существовало. В древней Руси, как и во всем православном славянском мире той поры, был один единственный литературный, то есть книжный, язык – старославянский. Именно этот язык автор «Повести» не без оснований называет словенским(у Д. Лихачева он превращается в славянский).

Возможно это объясняет, в частности, до сих пор не объясненный феномен «ильменских словен». И из известных нам фактов истории, и по данным археологии, и просто из общих соображений трудно понять появление словен, как их понимает «Повесть», на Ильмене и Волхове. Никаких подтверждений каких-либо переселений из Моравии или Болгарии на Псковщину и Новгородчину нет. В последние годы археология и антропология уверенно и созвучно говорят о миграциях в этот регион из Поморья, о тесных культурных связях и, более того, генетической общности населения Пскова и Новгорода с южной Прибалтикой. Речь даже идет о единой «циркумбалтийской» культуре, археологически явно проявившейся на псковской и новгородской земле. При чем же тут дунайские словене?

Скорее всего ни при чем. Просто для автора «Повести» обитатели Новгорода могли стать «словенами» хотя бы только потому, что писали по-словенски, то есть на старославянском языке, привнесенном в Новгород вместе с христианством Владимиром Крестителем и Ярославом Мудрым. На этом же языке договаривались между собой обитатели Киева и Новгорода. Знакомство автора «Повести» с какими-то новгородскими документами, равно как и устной эпической северной традицией сомнения не вызывает. Сказание о призвании Рюрика и легенда о Вещем Олеге безусловно новгородского происхождения. Все, что пришло из Новгорода в Киев в письменной форме, могло прийти только на старославянском языке, который, будучи новгородским по происхождению документов, был при этом «словенским» по своей природе и таковым воспринимался в Киеве Нестором.