Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Близкого взгляда придерживался В.Д. Королюк, по мнению которого битвы у Любеча либо не было совсем, либо в ней столкнулись не Ярослав и Святополк, а Ярослав и один из других наследников Владимира (см.: Королюк В.Д. Западные славяне и Киевская Русь. С. 236—239).

В связи с этим сообщением Титмара обсуждалась возможность иного прочтения летописного известия о пожаре 1017 г. В ряде летописных списков (Лаврентьевском, Троицком и др.) оно читается как «…и погоре церкви», то есть глагол «погореть» стоит не во множественном числе — «погореша», а в единственном. Высказывалось мнение, что в общем протографе этой группы летописей могло сообщаться о пожаре только одного киевского храма: «и погоре церкы [церковь]». А поскольку эти слова «без дополнительного указания, какая именно церковь сгорела, не имеют смысла, потому что в Киеве того времени была конечно же не одна церковь», то «речь, надо думать, идет о пожаре какого-то большого храма» — собора Святой Софии, как сказано у Титмара (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 471—472). Однако здесь не учитывается другое место из хроники Титмара, где говорится, что огонь охватил тогда значительную часть города: «на город Киев, чрезвычайно укрепленный, по наущению Болеславову часто нападали враждебные печенеги, по страдал он и от сильного пожара». Попутно замечу, что разделительный союз «и» не позволяет связать пожар 1017 г. с нападением печенегов, на чем нередко настаивают исследователи (см.: Там же. С. 472—475). Из конструкции фразы ясно, что Титмар отличает разрушения, причиненные Киеву набегами печенегов, от разрушений, вызванных пожаром 1017 г.

Быстрота, с которой была восстановлена киевская София, говорит за то, что это была деревянная постройка.

В исторической литературе довольно прочно закрепился неверный перевод этой фразы Титмара, «которая почему-то понимается так, будто Ярослав осаждал какой-то город, но не сумел овладеть им» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 469—470).

Обыкновенно историки идут еще дальше, полагая, что Берестье было «западным форпостом» Турово-Пинского княжества, вследствие чего «бежавшему в Польшу после поражения у Любеча Святополку естественно было укрыться именно в Берестье» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 470; Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 326). Непонятно, каким образом могло сложиться это, почти повсеместное, убеждение в принадлежности Берестья к турово-пинским землям, если все летописные известия об этом городе начиная с 1099 г. свидетельствуют, что он находился во владении владимиро-волынских князей.

По датировке Софийской I и Новгородской IV летописей. Хронология Повести временных лет, где этот эпизод перемещен в статью под 1036/37 г., вызывает у исследователей справедливую критику (см.: Алешковский М.Х. Первая редакция «Повести временных лет» // Археографический ежегодник за 1967 г. М., 1969. С. 29—30; Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 473—474).

В других средневековых источниках ее также называют Маргарета. По-видимому, она носила двойное имя: Эстрид-Маргарета (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 476).

Об отце Болеслава, Мешко I, известно, что он мог выставить в поле три тысячи «панцирных воинов».

Титмар не уточняет, была ли это военная помощь германского императора или Болеславу оказал поддержку его новый родственник — мейсенский маркграф.

Вероятно, Титмар имеет в виду один из городов, входивших в состав волости, полученной Святополком от Владимира, но какой именно, сказать невозможно. Неприемлемо предположение А.В. Назаренко, что Титмар допустил здесь анахронизм, продублировав по ошибке свое собственное сообщение о захвате Ярославом некоего города во время осенней кампании 1017 г. (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 462—469). Спору нет, что Титмар неоднократно прерывал работу над своей хроникой, дожидаясь, пока «летучая молва не доставит чего-либо нового для моего пера», и часто возвращался к уже описанным событиям, порой пересказывая их в другом ключе. Но в данном случае совершенно ясно, что он ведет речь о двух различных операциях Ярослава, поскольку, согласно его же собственному указанию, первый захваченный Ярославом город находился во владениях Болеслава, тогда как второй принадлежал Святополку.

Возможен вариант: «милосердие которого» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 328).

Польские летописцы XII—XIII вв. разукрасили вступление Болеслава в Киев фантастическими подробностями. В «Хронике Анонима Галла» Болеслав в знак победы ударяет «обнаженным мечом в Золотые ворота» (которые в 1018 г. еще не были построены). У Винцентия Кадлубека («Польская хроника») пленного Ярослава «вместе с первейшими из знати, словно свору собак, на веревке» подводят к Болеславу и т. д.

А.В. Назаренко держится другого мнения: «Имени митрополита, встречавшего победителей, въезжавших в город по древнерусскому обычаю в праздничный день (в данном случае — в канун праздника Успения Божией Матери 15 августа), Титмар не называет, но им был, должно быть, Иоанн I, упоминаемый на киевской кафедре в первые годы правления Яро слава древнерусскими памятниками Борисо-Глебского цикла» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 330). Но Иоанн I, как явствует из надписи на его личной печати, носил титул не «архиепископа Киева», а «митрополита Росии». К тому же в конце X — первой половине XI в. резиденция русских митрополитов находилась в Переяславле.

Нелишне отметить, что данное сообщение Титмара полностью со впадает с картиной вокняжения Святополка в 1015 г., рисуемой летописной повестью о Борисе и Глебе («Святополк же седе Кыеве по отци своем, и созва кыяны, и нача даяти им именье»), которая, таким образом, может считаться достоверной только в том случае, если датировать ее августом 1018 г., а не второй половиной июля 1015 г.

В летописи уход поляков представлен чуть ли не бегством. Болеслав будто бы развел поляков на постой по русским городам, где они были перебиты по приказу Святополка: «И рече Болеслав: «Разведете дружину мою по городом на покорм», и бысть тако… Болеслав же бе Кыеве седя, оканьный же Святополк рече: «Елико же [сколько ни есть] ляхов по городом, избивайте их». И избита ляхы. Болеслав же побеже ис Кыева…» (под 1018 г.). По А.А. Шахматову, эти строки являются литературной вставкой, сделан ной «лицом, пережившим события 1069 г.». (Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 440—441), когда великий князь Изяслав Ярославич вернул себе киевский стол при помощи польского короля Болеслава II: «поиде [Изяслав] с Болеславом, мало ляхов поим… И седе Изяслав на столе своем… И распуща ляхы на покорм, и избиваху [русские] ляхы отай [тайно]; и возвратися в Ляхы Болеслав, в землю свою». В самом деле, достоверность летописной статьи под 1018 г. сомнительна не только с точки зрения военно-политической целесообразности подобного поведения Святополка (пока был жив Ярослав, Святополк не мог позволить себе ссориться с тестем), но также ввиду показания Титмара о том, что Болеслав, возведя на престол «своего зятя, долго пребывавшего в изгнании, радостный вернулся на родину». Будучи непримиримым врагом польского князя, Титмар, конечно, не преминул бы отметить его унижение. Кстати, сделанная рукой немецкого хрониста запись о «радостном возвращении» Болеслава из Киева позволяет уверенно датировать уход поляков сентябрем — октябрем 1018 г., поскольку в начале декабря этого года Титмар скончался. Текстологические соображения А.В. Назаренко в пользу того, что это известие Титмара может относиться к некоему неизвестному нам походу Бо леслава на Русь в 1017 г. (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 466—469; Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 270—274), несостоятельны, так как слишком явно противоречат фактам: русско-польско-немецкие источники едины в том, что восшествие Святополка на киевский стол при помощи поляков имело место только однажды — летом 1018 г.