Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Обе наиболее вероятные даты рождения Ярослава (988/989 и 998/999 гг.) ставят под сомнение его происхождение от брака Владимира с Рогнедой. Упоминавшаяся выше заметка под 1000 г.: «В се же лето преставися и Рогнедь, мати Ярославля» — не меняет дела, поскольку, безусловно, принадлежит позднейшему редактору Повести временных лет. Современник, конечно, назвал бы вместо Ярослава, который мало кого интересовал в 1000 г., старшего сына Рогнеды — Изяслава {175} . Тут кстати вспомнить, что полоцкие князья XI—XII вв. в обоснование своей наследственной и непримиримой вражды к потомству Ярослава («Ярославлим внукам») настойчиво выделяли себя в отдельную генеалогическую ветвь великокняжеского рода («Рогволожичи») именно по женской линии, через Рогнеду [161], тем самым отрицая родство Изяслава и Ярослава по матери. Пожалуй, единственное, что можно сказать о матери Ярослава, — это то, что она, судя по антропологическим чертам ее сына, была славянка северного (новгородско-поморского) типа.

Подытоживать приходится тем, что достоверные сведения о Ярославе до 1014/1015 г. исчерпываются тремя фактами: при крещении он получил христианское имя Георгий, в последние годы жизни Владимира княжил в Новгороде и был женат первым браком на некоей Анне {176} . После вскрытия саркофага с ее именем в новгородском соборе Святой Софии было установлено, что в нем покоилась женщина, скорее всего не дожившая до 35 лет {177} . Наиболее вероятной датой ее смерти следует считать интервал между 1018 г. (когда «жена государя Руси» Ярослава, по свидетельству Титмара, еще находилась в Киеве) и 1019 — началом 1020 г., так как затем Ярослав женился вторично на шведке Ингигерд. Если верно предположение, что Анна была примерной ровесницей Ярослава, то появляется косвенный аргумент в пользу датировки его рождения временным промежутком между 985 и 990 гг.

Родословная (по матери) Бориса и Глеба представлена в древнерусских памятниках двумя на первый взгляд взаимоисключающими свидетельствами: Повесть временных лет (роспись детей Владимира под 980 г.) и литература борисоглебского цикла («Сказание о Борисе и Глебе» и др.) числят обоих братьев сыновьями князя Владимира от безымянной «болгарыни», тогда как по Иоакимовской летописи матерью их была «Анна царевна» (аналогичная запись есть также в Тверской летописи) [162]. Может показаться, что во втором случае речь идет о византийской супруге Владимира, однако это не так, почему Татищев в свое время и не усмотрел здесь никакого противоречия со сведениями Повести временных лет, уверенно заключив, что эта Анна, мать Бориса и Глеба, «царевна была болгарская», с чем, в общем, согласился и С.М. Соловьев {178} .

Действительно, происхождение Бориса и Глеба от «болгарыни» фиксируется уже в самых ранних произведениях древнерусской литературы XI в. Но те же памятники одновременно указывают и на то, что святые братья были рождены от брака Владимира с особой царской крови. Восхваляя красоту, силу, умственные и нравственные качества Бориса, «Сказание о Борисе и Глебе» между прочим говорит: «сь убо благоверьныи Борис, благого корене сын… светя ся цесаръскы», то есть Борис как бы излучал царское величие, присущее ему от рождения. Важно отметить, что подобные характеристики и эпитеты не являются расхожими в древнерусской литературе XI— XII вв. и, например, в многочисленных летописных портретах князей они больше никогда не повторяются.

О Глебе «Сказание» молчит, но «Канон святую мученику Бориса и Глеба» (XI—XII вв.) провозглашает: «Давыде [христианское имя Глеба] богохранимый от благородьныя крови рожься и воспитан благочьстивно [то есть в христианском браке]» {179} . Между тем единственная христианская жена Владимира, принадлежавшая к царскому роду, которую могли иметь в виду древнерусские книжники, — это «царица Анна», упомянутая в летописной статье под 1011 г.: «Преставися цариця Володимеряя Анна», — других цариц из княжего терема памятники той поры не знают.

Традиционно считается, что данная запись отмечает кончину гречанки Анны, и это, по-видимому, соответствует истине. Вместе с тем мы видим парадоксальное явление: среди образованных русских людей XI в. эта «царица Анна» слыла «болгарыней» — вывод еще более очевидный в свете уже известного нам факта, что ни в одном произведении русской литературы того времени ровным счетом ничего не говорится о нашумевшей некогда женитьбе Владимира на багрянородной гречанке. Митрополит Иларион и Иаков Мних вообще обходят молчанием тему браков Владимира; «Сказание» и прочие памятники борисоглебского цикла, кратко сообщая о многоженстве Владимира, не находят места греческой принцессе в списке княжеских жен. И только ближе к середине XII в., по мере более детального ознакомления с византийской историографией предыдущего столетия, и прежде всего с монументальной хроникой Скилицы, первым из греческих историков упомянувшего о византийском браке «русского архонта Владимира», личность «царицы Анны» как сестры императоров Василия II и Константина VIII проясняется наконец для древнерусских агиографов; тогда возникает «корсунская легенда», которая задним числом вносится в Повесть временных лет [163].

Но, повторим еще раз, для летописцев XI в. «царица Анна» из хроникальной заметки под 1011 г. и «болгарыня» из перечня сыновей Владимира под 980 г. были одной и той же женщиной, знаменитой лишь в качестве матери Бориса и Глеба. Именно по этой причине умершая «царица» была помянута летописцем как какая-нибудь Малфредь или Рогнеда, не удостоившись даже эпитета «благочестивая», не то чтобы похвального слова, — каковое обстоятельство всегда вызывало удивление историков {180} . В самом деле, можно ли представить, что бесстрастная летописная запись под 1011 г. относится к византийской принцессе Анне — женщине, сыгравшей такую выдающуюся роль в крещении Владимира и которая даже в далекой Сирии полвека спустя была славна тем, что «построила многие церкви в стране русов» (сообщение Яхьи)?

Остается понять, как могло случиться, что в древнерусских памятниках XI в. имя «царицы Владимировой Анны» оказалось накрепко связанным с Болгарией. Выше мы отмечали стойкую композиционную связь между походом Владимира на болгар (статья под 985 г.) и крещением князя (статьи под 986—988 гг.), которая прослеживается во всех без исключения летописных списках: одно событие следует непосредственно за другим. Историографическая причина текстуального соседства этих сообщений становится ясна благодаря уникальному известию Иоакимовской летописи: «…иде Владимир на булгары и, победя их, мир учини и приат кресчение сам и сынове его, и всю землю Русскую крести. Царь же болгарский Симеон приела иерей учены и книги довольны» {181} .