Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Каков зачин, таково и продолжение. Дружина, покинувшая Бориса, направляется в Киев и по дороге исчезает навсегда. Путша с тремя сообщниками совершают убийство Бориса при полном попустительстве со стороны его «отроков», счет которым в княжеских дружинах XI в. обыкновенно шел на сотни (статья под 1093 г.). Однако только один из них — Георгий Угрин — встает на защиту своего князя; трупа его впоследствии не находят, но каким-то образом становится известно, что ему отрубили голову [181]. Панический страх поголовно парализует и муромскую дружину Глеба, которая, потеряв своего вождя, отчаливает в неизвестном направлении. Так же бесследно пропадают возникшие на мгновение из небытия «сатанинские дети» — Путша, Талец, Елович, Ляшко, Горясер и Торчин. Везя Бориса в Киев и обнаружив, что он еще дышит, Путшина «чадь» почему-то робеет добить его и предоставляет докончить начатое самому Святополку, который поручает это двум «варягам», неизвестно как очутившимся в дружине туровского князя (явная литературная параллель с убийством Ярополка двумя Владимировыми «варягами»). Предслава в своем письме, отправленном Ярославу в Новгород, оповещает его об уже совершенном Святополком убийстве обоих братьев: «Отец ти умерл, а Святополк седить в Киеве, послав уби Бориса и Глеба, а ты блюдися сего повелику» (Ипатьевский список Повести временных лет); или по тексту Новгородской I летописи: «отец ти умерл, а братья ти избиена». Тем не менее Ярослав, получив эту весточку, посылает гонцов предупредить Глеба о грозящей ему опасности (в Хлебниковском списке видим попытку исправить эту литературную неряшливость: здесь Предслава пишет, что Святополк «убив Бориса и по Глеба посла»). Тело Бориса предъявляют Святополку и затем хоронят, но трупы Глеба и Святослава бросают на месте убийства и т. д.

Наконец, в-четвертых, в летописной повести о Борисе и Глебе (равно как и в «Сказании о Борисе и Глебе») содержится целый пласт известий, удивительно совпадающих с летописными сообщениями о деятельности другого Святополка, сына киевского князя Изяслава Ярославича {192} . Современники, в том числе ученое киевское монашество, не особенно жаловали Святополка Изяславича. Он был нарушителем Любечского соглашения 1097 г., призванного урегулировать междукняжеские споры, и одним из виновников ослепления в том же году князя Василька Теребовльского — злодеяния, дотоле неслыханного между членами княжеского рода и вызвавшего тогда всеобщее возмущение. Кроме того, во время его киевского княжения (1093—1113) вышгородская церковь, где были похоронены блаженные братья-мученики, пребывала, по свидетельству «Сказания о Борисе и Глебе», в «забвении».

Так вот у этого Святополка и его «окаянного» тезки неожиданно обнаруживаются такие общие биографические черты, как княжение в Турове, война с противником по имени Ярослав (Святополк Изяславич в 1101 г. воевал с сыном своего брата, князем Ярославом Ярополковичем) и даже происхождение от незаконного брака [182]. Но на этом аналогии не кончаются. В сцене ослепления Василька Теребовльского читаем, что «изымал зениць;» несчастному князю ножом некий «торчин, именем Береньдей, овчюх Святополчь», который сразу вызывает в памяти другого «торчина» — повара Глеба, который зарезал блаженного «аки агня» (по другому варианту, «аки овча»). Далее Василька «вземше… на ковре возложиша на кола [телегу] яко мертва, повезоша его [к] Володимерю», подобно тому как полумертвого Бориса убийцы «увертевши… в шатер, и возложиша его на кола, повезоша» к Святополку (тут, кажется, получаем объяснение внезапному воскрешению Бориса по пути в Вышгород — его, как и Василька, для полноты аналогии грузят на телегу не мертвым, а «яко мертва»). Нельзя пройти и мимо того, что предводитель вышгородских «боярцев» Путша носит уменьшительную форму имени воеводы Святополка Изяславича, Путяты. Этот набор совпадений, конечно, не может быть случайным [183], и, стало быть, неизбежен вывод, что, живописуя злодейства Святополка Окаянного, авторы летописной повести о Борисе и Глебе и «Сказания» определенно метили в Святополка Изяславича, в биографии которого они почерпнули обильный материал для создания демонического образа его двоюродного деда.

После всего сказанного правомерно задаться вопросом о виновности Святополка Владимировича в смерти Бориса и Глеба. За последние десятилетия многие историки выражали серьезные сомнения на этот счет. Правда, выдвинутые аргументы, при всей их изобретательности, в своем абсолютном большинстве недостаточно убедительны для оправдательного приговора. Тем не менее имеет смысл ознакомиться с теми из них, которые смущают умы современных исследователей.

Так, А.Л. Никитин придает особое значение «тому беспрецедентному в истории факту… что имя «Святополк» на протяжении XI и XII вв. продолжает употребляться потомками Ярослава Владимировича (кроме Святополка I, летописью отмечены Святополк Изяславич (1050—1113), сын Изяслава Ярославича; Святополк Мстиславич (до 1132—1154), сын Мстислава Владимировича; Святополк Юрьевич (до 1157—1190), сын Юрия Ярославича, князя Туровского; наконец, Святополк, боярин галичский, упоминаемый под 6681/1173 г.), и получает одиозный оттенок только к концу XII в. по мере распространения «Сказания», «Повести временных лет» и утверждения «борисоглебского» культа… Другими словами, до конца XI в. и даже позднее, пока происходило формирование культа Бориса и Глеба… имя Святополка не было предано проклятию и табуированию» {193} .

Однако то, что кажется ученому «беспрецедентным», на самом деле таковым не является, подобные вещи случались сплошь и рядом у ближайших соседей Руси. Например, западнославянское «княжеское» имя «Болеслав» в X—XI вв. было запятнано двойным преступлением: убийством чешским князем Болеславом I Укрутным своего брата, святого Вацлава/Вячеслава (929), и расправой польского короля Болеслава II Смелого над святым Станиславом, епископом краковским. Тем не менее эти злодеяния отнюдь не исключили немедленно имени «Болеслав» из повседневного обихода, и впоследствии в роду чешских князей были и Болеслав II Благочестивый, и Болеслав III Рыжий, а у поляков — Болеслав III Кривоустый. Нет нужды предполагать, что в аналогичном случае русские князья должны были проявить большую щепетильность.

Если же в конце XII в. имя «Святополк» все-таки выпало из древнерусского княжеского именослова, то произошло это по причинам, не имевшим прямого отношения к процессу становления «борисоглебского» культа, ведь примерно в то же время русские князья перестают называть своих сыновей также Вышеславами, Святославами, Судиславами, Ярополками, Всеславами, Брячиславами и т. д. Это явление было вызвано укреплением позиций Церкви в древнерусском обществе, которое выразилось, в частности, в постепенном отходе от практики ношения князьями двух имен — одного «русского», мирского, а другого «церковного», данного при крещении, — ив распространении обычая нарекать их лишь одним «церковным» именем {194} .