Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

О женитьбе Ярослава на Ингигерд, которую древнерусские памятники знают под христианским именем Ирина, упоминают многие скандинавские и немецкие источники, но фактическая сторона дела излагается ими весьма сжато. По всей видимости, устройство второго брака стоило Ярославу немалых дипломатических усилий. В 1014—1019 гг. Швеция, поддержанная Данией, вела войну с Норвегией за пограничные области Ямталанд и западный Гаутланд. Норвежский король Олав Харальдссон (1014—1028, ум. в 1030 г.) пытался расстроить враждебную коалицию, посватавшись к Ингигерд, и одно время казалось, что его предложение будет принято. Согласно скандинавским сагам, Ингигерд была неравнодушна к норвежскому правителю. Например, в «Хеймскрингле» (сборнике саг «Круг земной», отредактированном в XIII в. Снорри Стурлусоном) сказано, что ей «нравилось слушать» рассказы послов Олава об их господине, и она очень боялась, что ее отец «не сдержит слова, которое дал конунгу Норвегии», ибо в душе «не желала себе лучшего мужа». Олав тоже предстает в сагах влюбленным в Ингигерд. Узнав от ее посланца, что Олав Эйрикссон собирается нарушить свое обещание, он «страшно гневается и не может найти себе покоя. Прошло несколько дней, прежде чем с ним можно было разговаривать».

Однако воспринимать всерьез эти сведения нельзя. «Тайная любовь» Ингигерд к Олаву являет все признаки позднего литературного мотива, испытавшего влияние, с одной стороны, средневекового куртуазного романа, а с другой — древнескандинавского эпоса с традиционным для него образом «героической женщины», всегда оказывающейся в центре сложной и зачастую трагической любовной истории; в данном случае воспоминание о неудавшемся сватовстве Олава «подсказало героя этой истории» {226} .

Самые ранние известия о русском браке Ингигерд свободны от романтических прикрас. Так, один из родоначальников скандинавской историографии монах Теодорик (вторая половина XII в.) говорит только, что Олав «сватался [к Ингигерд], но не смог взять в жены». Возможно, для того, чтобы заполучить Ингигерд, Ярослав прибег к посредничеству своего датского родственника и союзника — Кнута I Могучего. Приходясь Олаву Эйрикссону братом по матери, Кнут мог весьма действенно повлиять на его решение отдать Ингигерд «конунгу Хольмгарда».

Как бы то ни было, сватовство Олава Харальдссона было отвергнуто, и осенью 1019 г. [216]Ингигерд прибыла на Русь. По сведениям Снорри Стурлусона, Ярослав преподнес ей в качестве свадебного дара Ладогу («Альдейгьюборг») с прилегающими к городу землями («ярлством»); Ингигерд же посадила в Ладоге норвежского ярла Рагнвальда, своего друга и помощника, который чуть ли не основал там «викингскую» династию: «Княгиня Ингигерд дала ярлу Рагнвальду Альдейгьюборг и то ярлство, которое ему [городу] принадлежало. Рагнвальд был там долго ярлом и был известным человеком. Сыновьями Рагнвальда… были ярл Ульв и ярл Эйлив».

Хотя на сей день «факт передачи Ладоги знатному скандинаву в начале XI в. не прослеживается ни по каким другим источникам» {227} , историки в большинстве своем все-таки доверительно относятся к этому сообщению [217], поскольку в летописи имеются примеры того, что русские княгини владели городами и селами (вернее, доходами от них), в том числе и в предшествовавшее время, как в случае с Ольгой, которой принадлежал Вышгород. Однако подобный ход мыслей выглядит уязвимым в методологическом отношении, так как доказательство от возможного тут подменяет критический анализ самого источника, в рамках которого укажем на три важных момента.

Во-первых, в своем рассказе о передаче Ингигерд Ладожской волости Снорри всего лишь развивает тему, намеченную вскользь в «Легендарной саге об Олаве Святом», где говорится, что Олав Эйрикссон отослал свою дочь конунгу Гардарики вместе «с большим богатством». Дело в том, что для обозначения свадебного дара Ярослава Снорри пользуется термином tilgjof, «известным по древнейшему норвежскому областному судебнику второй половины XII в. — «Законам Гулатинга», — нормы которого распространялись на юго-западную часть Норвегии. Условия, на которых невесте передавался tilgjof, были вполне традиционны: величина приданого, положенного шведской стороной за Ингигерд, должна была равняться стоимости Ладоги с прилегающими к ней землями (если таковая могла быть определена) или, что вероятнее, стоимости доходов, получаемых с данной территории. Таким образом, «большое богатство», принесенное с собой на Русь принцессой Ингигерд, в рассказе Снорри подразумевается» {228} . Как видим, Снорри ведет речь совсем не о древнерусском вене — свадебном даре жениха, и даже не о собственно шведском обычае материального обеспечения невесты, ибо «в шведских областных судебниках упоминаний о свадебном даре, аналогичном tilgjof, не встречается» {229} . Перенося на Русь законодательные уложения своей родины, сложившиеся ко времени его работы над «Хеймскринглой», он заставляет Ярослава и Ингигерд действовать в духе местечкового норвежского права второй половины XII в.

Второе, что ставит под сомнение сообщение Снорри, — это его непосредственная связь с литературным мотивом «тайной любви» Ингигерд к Олаву Харальдссону. Между ней и отцом происходит решительное объяснение, во время которого Олав Эйрикссон объявляет ей свой приговор: «…как бы ты ни любила этого толстяка [Олава Харальдссона], тебе не бывать его женой, а ему твоим мужем. Я выдам тебя замуж за такого правителя, который достоин моей дружбы». Убедившись, что отец ни под каким видом не хочет отдавать ее замуж за норвежца, Ингигерд выдвигает условие, при котором она готова выйти за Ярослава. «Если я выйду замуж за конунга Ярицлейва, то хочу я, — говорит она, — в свадебный дар себе Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему относится». И гардские [русские] послы согласились на это от имени своего конунга». Известие о переходе Ладоги в руки Ингигерд является, стало быть, не историческим фактом, а кульминационной частью «свадебного» сюжета, преследующего цель возвеличить свою героиню, причем, согласно законам жанра, требование Ингигерд (выступающей в роли «заветной» невесты) к послам Ярослава (неугодного ей жениха) следует истолковывать как трудноисполнимое или даже заведомо невозможное.

И в-третьих, последние исследования в области имущественно-правового положения женщины в средневековой Скандинавии обнаружили ее полную зависимость от мужчины — отца, опекуна, супруга и т. д. Реальную возможность управлять и распоряжаться имуществом законодательство предоставляло всего двум категориям женщин: незамужним совершеннолетним девушкам и вдовам — да и то лишь в тех исключительно редких случаях, когда в живых не оставалось никого из их родственников-мужчин. Первые достоверные сведения о владении знатными женщинами земельной собственностью появляются в скандинавских источниках только с конца XII в., кстати приблизительно в одно время с аналогичными известиями древнерусских памятников (пример Ольги совершенно уникален и не может идти в сравнение с положением Ингигерд, которая не была ни княжей вдовой, ни правительницей Руси). Опять мы видим, что Снорри модернизирует состояние шведского и русского обществ начала XI в. в соответствии с существовавшей в его время практикой имущественно-правовых отношений {230} . Поэтому историки поступят разумно, если воздержатся впредь от необдуманных утверждений насчет скандинавского управления Ладогой во времена Ярослава.