Сергей Яров - Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей

Перемена аграрной политики языком тех лет обозначалась как «установление правильных взаимоотношений между рабочим классом и крестьянством». Но «нэповские» представления правящей верхушки не являлись ни ясными, ни устойчивыми. Это оправдывалось отсутствием опыта, хотя в действительности часто объяснялось наличием предрассудков.

На ранней стадии НЭПа властям труднее всего было согласиться со свободной торговлей. Они всячески препятствовали ей, обусловив ее разрешение серией «запретительных» мер и даже боясь употреблять само это слово; обычно предпочитали говорить об «обмене». В резолюции X съезда РКП(б) вообще обойден молчанием вопрос о том, где, собственно, крестьяне смогут «поменять» свои продукты. В Декрете ВЦИК 21 марта 1921 г. уже упоминаются вскользь базары и рынки, но предпочтение отдается кооперации, которая давно стала государственной: даже членство в ней являлось обязательным. Но, признав рынки, власти не решились сделать следующий шаг и попытались втиснуть торговлю в узкие рамки «местного хозяйственного оборота». Так легче было и следить за торговлей, и быстро прикрыть ее в случае нужды.

Скупо и туманно говоря о рынках, власти стремились прельстить крестьянина возможностью пользоваться государственным «фондом предметов сельскохозяйственного инвентаря и предметов широкого потребления». Это право крестьяне получали, если оставшиеся «излишки» несли не на рынок, а в государственные заготовительные конторы. Власти рассчитывали, что так оно и будет. Государство являлось монополистом промышленных товаров, и, естественно, предполагалось, что их приобретут в любом случае, даже если обмен «продукты — изделия» станет невыгодным для деревни. Эта умозрительная схема сразу разрушилась, когда ее попытались воплотить в жизнь. Крестьяне не захотели отдавать свои продукты за бесценок кооператорам: предложенные кооперацией «эквиваленты» их не устраивали. Крестьяне наладили связи непосредственно с фабрично-заводскими комитетами, минуя кооперативных посредников, и сами назначили свою цену. Неповоротливый бюрократический кооперативный аппарат на первых порах не сумел ни овладеть рынком, ни просто как-то влиять на него. Его беспомощность стала очевидной уже весной 1921 г. Связанный десятками инструкций, он не смог быстро повышать или снижать цены в зависимости от спроса. Оказались иллюзией и попытки удержать торговлю в местных границах: за этим не могли, да и не умели следить.

Осенью 1921 г. Ленин признал, что обмен превратился в обыкновенную куплю-продажу Он оценил, однако, провал «обменной» операции с тем прагматизмом, который был всегда ему присущ. Если торговлю невозможно запретить или ограничить, ее надо использовать в своих целях: к такому выводу он пришел в конце 1921 г. Как раз в сфере торговли новый советский «купец», научившись у нэпмана его приемам, сделает государственное хозяйство более прибыльным, чем частное, — эту мысль Ленин неоднократно отстаивал в условиях НЭПа. Поэтому торговлю, которую предстояло взять не приступом, но измором, он считал одним из основных элементов «социалистического строительства».

Протест рабочих против прикрепления их к предприятиям стал повсеместным в начале 1921 г. Но власти не сразу пошли на уступки. Опасаясь, что рабочие разбегутся, они ослабляли «крепостные» стеснения постепенно, в течение весны-осени 1921 г. Какого-то продуманного плана тут не было, все зависело от того, куда качнется маятник экономических новшеств. Когда в мае 1921 г. было решено приступить к «концентрации» промышленности, отдав в аренду или закрыв убыточные заводы, то всякое «прикрепление» потеряло свой экономический смысл. Почти сразу же, весной 1921 г., отказались от мобилизаций на фабрики и заводы крестьян: это явно противоречило нэповскому аграрному курсу. Перевод военных армий на положение трудовых, примечательный для 1920 г., прекратился в 1921 г. ввиду демобилизации солдат. В совокупности это и обусловило отмену милитаризации труда. Во времена войны работу, которую мог сделать один человек, делало несколько — при этом ссылались на голод, необходимость прирабатывать, низкое жалованье и т. д. С этим соглашались, и иного выхода не было — иначе могли бы не получить то, в чем нуждался фронт. В 1921 г., когда опасность миновала, людей перестали прикреплять к заводам не потому, что они были не нужны, а потому, что они должны были не только работать, но и приносить прибыль. Там, где ранее не хватало рабочих, теперь ощутили их избыток: безработица стала спутником НЭПа.

Разрешение частной инициативы предусматривалось постановлением ЦК РКП(б) 14 мая 1921 г. В нем говорилось о поддержке мелкой и кустарной промышленности — ее, правда, пока остерегались называть частной. Но уже резолюция X Всероссийской конференции РКП(б) 27 мая 1921 г. «Об экономической политике» не только назвала все своими именами, но и разрешила «сдачу в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам государственных предприятий». Сдача в аренду была наиболее распространенной формой денационализации: продавать фабрику или завод обычно не решались. Правда, нэпманы могли создавать и собственные предприятия, но число занятых на них лиц ограничивалось — не больше нескольких десятков человек. В целом, за счет мелких фабрик и мастерских частный сектор выпускал в 1920-е гг. 20–25 % промышленной продукции страны. «Командные высоты» в экономике находились в руках государства. Но, как правило, нэпманы и сами обходили их стороной. Их мало привлекали предприятия, прибыль от которых не была бы быстрой и надежной. Еще менее они желали прибрать к рукам убыточные заводы-гиганты.

Нэпман пошел в торговлю — туда, где не требовалось больших затрат и вложений, а капиталы «оборачивались» быстро. Вплоть до середины 1920-х гг. он контролировал от 40 до 80 % товарооборота. Особенно сильны были его позиции в розничной торговле.

Власти настороженно относились к частнику, но в целом нельзя сказать, чтобы они на первых порах особенно придирчиво теснили его или давили налогами. Публично осуждая нэпманов, как, впрочем, и всякий «капитализм», они умели до определенной поры ладить с ними и кое в чем идти им на уступки. Они разрешили, например, увеличить число занятых в частной мастерской и даже перестали поощрять тяготившие предпринимателей забастовки, к чему ранее имели немалую охоту.

Децентрализация предприятий, перевод их на самоокупаемость и расширение их прав — эти меры проводились одновременно и были тесно связаны между собой. Перестройка управления промышленностью имела несколько отличительных моментов. Во-первых, упразднялись 52 главка ВСНХ. Ранее каждый из них контролировал какую-либо отрасль хозяйства. Во-вторых, были созданы вместо главков 16 главных управлений, руководивших промышленностью не прямо, а через тресты и местные совнархозы. ВСНХ стал координирующим центром, он не вмешивался непосредственно в работу предприятий. В-третьих, произошло трестирование промышленности. Почти все предприятия входили в какой-либо трест по признаку или однотипности производства или тесных производственных связей. Тресты обладали широкими правами. Они сами находили покупателей своей продукции и сами назначали на нее цену. В-четвертых, трестирование ускорило переход к хозяйственному расчету. Государство не вмешивалось в дела трестов, не финансировало их и не несло за них ответственность. Они сами должны были заботиться о получении прибыли. Разумеется, это не означало устранение государственного контроля над промышленностью. Государство предоставляло кредиты и вводило ограничения на использование прибыли: оно определяло, какая часть доходов должна была идти на поддержание производства.