Сергей Яров - Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей

Начальственный окрик, характерный в отношениях властей с мастерами искусства в 1930–1940-х гг., теперь стал терять свою былую силу. Скандально знамениты встречи Хрущева с представителями художественной интеллигенции, состоявшиеся в 1957 и 1963 гг. Однако, несмотря на остроту прозвучавших здесь разоблачений различных «уклонов», «проработки» мало сказались (за редкими исключениями) на творческой судьбе критикуемых и не повлекли за собой репрессий образца 1930-х гг.

Смещение Хрущева не привело к заметным изменениям внутри Политбюро ЦК КПСС. Новый курс предстояло определять ближайшим соратникам опального лидера. Устранение «перегибов» и осторожное развитие — таковы были главные приоритеты первых лет брежневского правления. В ноябре 1964 г. принимается решение о восстановлении прежней системы аппарата власти. Были вновь объединены сельские и промышленные партийные комитеты. В 1966 г. из Устава КПСС убран пункт об ограничении сроков пребывания на партийных постах. Обновление кадров замедлилось, что мотивировалось необходимостью их стабильности и максимального использования. В 1965 г. были ликвидированы совнархозы. Управление промышленными отраслями вновь перешло к министерствам.

Новая политика не свелась лишь к устранению хрущевских «поломок». Хозяйственная реформа второй половины 1960-х гг. была столь же ответом на хрущевский «волюнтаризм», сколь и попыткой приспособить экономику к реалиям научно-технической революции. Реформа фактически началась в марте 1965 г. Несмотря на замыслы ее авторов, она имела ограниченное значение. Она не изменила экономику а лишь ненадолго ускорила темпы ее развития. Во многом в силу этого 8-я пятилетка (1966–1970 гг.) оказалась наиболее успешной за весь послехрущевский период.

Рост ассортимента товаров широкого потребления, повышение минимальной заработной платы, бесплатность образования и медицины, увеличение отпусков и частичная оплата отдыха — все это стало составной частью социальной политики 1960–1970-х гг. Поток нефтедолларов и благоприятная конъюнктура на мировых рынках сырья — главной статьи советского экспорта — позволили в 1970-х гг. достигнуть едва ли не самого высокого уровня жизни населения за весь советский период.

Неоконченность и искусственная задержка реформы в конечном счете оказались не менее опасными, чем ее отсутствие. Серия новаторских мер, не будучи продолженной, неизбежно должна была нарушить устойчивость экономических механизмов. Реформа отводила ключевую роль прибыли — но прибыль можно было получать и путем завышения стоимости изделий. Полная загрузка производственных мощностей, на что нацеливала новая хозяйственная политика, имела и другую сторону: отсутствие резервов, необходимых для придания предприятиям маневренности.

Именно в начале 1970-х гг. и начал раскручиваться маховик инфляции. «Стоимостные» показатели, достигнутые путем произвольного ценообразования, непрерывно росли, соответственно повышался общий объем «налога с оборота» и увеличивались государственные «доходы». Значительная их часть направлялась на «повышение благосостояния трудящихся». Покупательный спрос возрастал, и вот тут-то и обнаруживалось, что чем больше денег получал «трудящийся», тем меньше товаров он видел на прилавке.

Стабильность и осторожность — преобладающие элементы «брежневского» стиля руководства — могли еще иметь оправдание как отклик на хаотическое и бессистемное нагромождение реформ конца 1950 — начала 1960-х гг. Однако, не будучи подкрепленными динамичной программой перемен, они не способны были подготовить достойный ответ на те многочисленные вызовы времени, с которыми столкнулась страна в 1960–1970-х гг.

Экономический рост подпитывался за счет экстенсивных источников развития, возможности которых были исчерпаны уже к концу 1970-х гг. Увеличение числа рабочих, развитие сырьевого экспорта, ставка на более передовое зарубежное оборудование — этими и подобными им мерами достигалось относительное экономическое процветание в годы последних пятилеток. Любые проявления общественной инициативы в области производства имели специфический экспериментальный характер: ограничивались сфера и масштабы их применения. Уровень производства сельскохозяйственной продукции снижался, причем не только в годы неурожая. Громадные капиталовложения в аграрную сферу, ставшие характерной приметой 1970-х гг., не сопровождались сколь-нибудь заметным эффектом. Неуклонно ослабевали материальные стимулы к труду. В условиях всеобщего дефицита товаров, пользовавшихся спросом, заработанные деньги теряли свою ценность.

Брежнев продолжил осторожную либерализацию общественной жизни страны, начало которой положил Хрущев. Публиковались ранее запрещенные или замалчиваемые произведения М. Булгакова, Б. Пастернака, М. Цветаевой, А. Ахматовой, М. Зощенко. Медленно, но последовательно преодолевали рамки дозволенного театр и кино. Спектакль, запрещенный в столице, появлялся на провинциальной сцене. Фильм, даже не попавший на широкий экран или положенный «на полку», определял эстетику целых направлений кинематографистов. Граничившее с запугиванием одергивание литераторов и художников посредством специальных постановлений ЦК партии прекратилось. Его заменила система полуанонимных келейных обсуждений, не обладавших, впрочем, силой прежних идеологических окриков.

«Умеренность» как основополагающая черта Брежнева и его окружения в большей мере предопределила и неуспех кампании по политической реабилитации Сталина. «Возвращение» Сталина было возможно и как следствие оппозиции хрущевскому курсу, и как символ очередного «завинчивания гаек», и как выражение несомненных сталинистских симпатий значительной части бюрократии. Но обеление диктатора неминуемо привело бы к пересмотру историографической модели советского общества. Реабилитированный Сталин не мог уже быть «встроен» в систему идеологических приоритетов, сложившуюся в 1950–1960-х гг. Нужно было изменение общей идеологической установки, а это для партийных консерваторов таило угрозу будущих «потрясений». Избежать любых потрясений — подлинных и мнимых, «правых» или «левых» — было навязчивой идеей высшего партийного руководства.

Мифологизация облика Сталина стала в 1970-х гг. и элементом общественного недовольства. Новые поколения были мало осведомлены о потоках пролитой им крови. Свидетелям мешали говорить, и о поступках «вождя народов» узнавали преимущественно из апологетических фильмов и близкой им по духу беллетристики. Жесткость и решительность Сталина в глазах многих людей заметно выигрывали в сравнении с апатией и бесцветностью новой когорты руководителей. Это тревожило партийных идеологов, сделавших выискивание намеков, скрытых аллюзий и «опасных» сближений разных эпох главным направлением цензорских усилий. И, наконец, тут сыграла свою роль и боязнь объяснений с крупнейшими западными компартиями, в 1950-х гг. пытавшихся затормозить процесс десталинизации, а в 1970-х гг. требовавших его ускорения.