Олег Егоров - Дневники русских писателей XIX века: исследование

Результатом взаимопроникновения различных пространственно-временных планов становится особое мироощущение автора, в котором рационально-философское осмысление событий сочетается с эмоционально-чувственным их проживанием. Временность и бесконечность, миф и реальность представляются полюсами единого диалектического движения Вселенной и человеческой жизни: «Как быстро, кажется теперь, пронеслось время, что мы провели вместе: пронеслось, как все проносится, как пронесется и сама жизнь, оставив след не более вечный, как тот, который бурлит теперь за нашим пароходиком» (с. 349).

Богата и своеобразна образная система дневника. Она строится на диалектике единичного, особенного и общего. Из встреч с людьми Гарин делает широкие обобщения. Каждый человек в его изображении предстает не только индивидуальностью с множеством присущих лишь ему свойств, но и соотносится с племенем, народностью, расой. Казаки, корейцы, маньчжуры и китайцы, хунхуза и крестьяне – все они в совокупности своих национальных и этнических особенностей составляют многоликий и в чем-то единый мир Дальнего Востока.

Как первопроходец и исследователь Гарин заносит на страницы путевого журнала групповые образы, в которых сочетаются профессиональные и национальные черты. Обычно групповой образ слагается из двух основных элементов – внешних характеристических свойств и трудовых навыков. Оба признака являются наследственными у этой группы, и поэтому данный тип нельзя смешать ни с одним другим: «Киргизы большие мастера по части насечки и серебра <���…> Киргиз высок, строен, добродушен и красив. Темное лицо и жгучие глаза производят сначала обманчивое впечатление людей, легко воспламеняющихся» (с. 16); «Часть этой полосы занимают буряты <���…> Трудолюбивый, воздержанный народ, очень честный <���…> Их одежда, их косы, темные лица делают их похожими на китайцев» (с. 31); «Местное население – казаки. Это крупный в большинстве народ, причем помесь бурятской и других кровей ощутительна; женщины некрасивы. Казаки зажиточны; имеют множество немереной земли, на которой и пасутся их табуны лошадей и скота» (с. 37).

Часто типическое в человеке выделяется посредством сопоставления с историческим и художественным образами. При этом главным качеством обыкновенно становится не внешнее сходство, а функциональное, способ действий, жизненные принципы или признак эпохи. Сравнение может быть не прямым, а косвенным, и от этого оно выглядит убедительнее исторически и эстетически: «Владелец – экономный, расчетливый человек. Он напоминает тип героя из «Паяцев» Леонковалло в первом действии, когда торжествующий хозяин выезжает на сцену <���…>» (с. 42); «Тут же и толпа китайцев в круглых шапочках с крылышками, как изображают Меркурия, с бритыми лицами, очень часто с типичными римскими лицами» (с. 272); «По обеим сторонам тянутся ряды деревянных клеток <���…> В этих клетках <���…> сидят безмолвными неподвижными рядами набеленные японки <���…> Для кого же выставлены все эти тела в этих нероновских клетках?» (с. 387).

В образном мире гаринского дневника типами являются не только отдельные представители народности, сословия или этнической группы. Как художник Гарин в каждой индивидуальности старается найти следы типического. И краткие, и масштабные характеристики человека всегда строятся у него на сочетании индивидуального, особенного и общего. Это относится и к тем людям, с которыми ему довелось плечом к плечу пройти сотни километров. Подобные характеристики всегда динамичны и отличаются историческим подходом. Схватывая суть данного типа, писатель стремится представить его во временном измерении: «Доктор лежит и философствует. Я смотрю на него и думаю: тип ли это девятидесятых годов если не в качественном, то в количественном отношении. Он кончил в прошлом году. Практичен и реален. Ни одной копейки не истратит даром <���…> Решителен в действиях и суждениях. Знаком с теорией, симпатии его на стороне социал-демократов, но сам мало думает о чем бы то ни было. Вообще все это мало его трогает. То, что называется квиетист» (с. 73).

Образ автора так же оригинален, как и другие образы дневника. Главное впечатление, которое складывается при чтении, – художественность его построения. Это – тип объективированного повествователя из литературы XIX в. Так и кажется, что за ним скрывается подлинный автор, который ничем не выдает себя, кроме способа группировки материала и общего плана повествования.

Ложность создавшегося представления становится очевидной в том случае, если образ автора сопоставить с другими структурными элементами дневника, например временем и пространством. Образ автора предстанет таким же многоликим, как и формы хронотопа. Но в разных модальностях он, как и время, сохраняет единство.

Гарин – путешественник и повествователь выступает в дневнике в трех ликах. Самой распространенной формой выражения авторского «я» является образ участника событий, исследователя и созидателя. Он следует по тем местам, которые уже пробуждены к активной жизни его волей и практической деятельностью. И новые, еще не освоенные земли он уже видит в своем воображении преображенными его творческими планами и энергией: «Река Обь, село Кривощеково, у которого железнодорожный путь пересекает реку <���…> Изменение первоначального проекта – моя заслуга, и я с удовольствием теперь смотрю, что в постройке намеченная линия не изменена» (с. 20); «Измучен, устал, столько впереди еще… И ни заслуг, ни славы… Нет, что-то есть… есть… есть… что же? А, Сунгари и выясненный вопрос истоков… По новой дороге пойдет, где не была еще нога европейца <���…>» (с. 221).

Самым задушевным образом автора в дневнике является лирический. Гарин предстает перед читателем поэтом природы, экзотических сказок и преданий. И сам он порой вырастает в сказочника или таинственного шамана, творящего легенду. Здесь он поднимается над прагматикой обыденной жизни исследователя заповедных краев. В этих эпизодах его образ овеян романтизмом, возникшим из причудливого соединения куперовских и байроновских черт: «А пока не рассыпались еще они <���корейцы> или пока всесокрушающая культура не переработала еще их, я, пионер этой культуры, жадно слушаю и спешу записать все, чем так доверчиво делятся со мной эти большие дети» (с. 137); «В первый раз здесь я был один, лицом к лицу с здешней природой. Точно первое свидание, с риском дорого поплатиться за него. Я замечтался и сижу. Сама осень, ясная, светлая, навевает особый покой и какую-то грусть» (с. 178); «Прощай, прекрасное! Всегда останешься ты в моей душе, как сон, который трудно отличить от действительности» (с. 216).