Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

Тайник Марты был вполне надежным убежищем. К тому же изнего открываетсявиднатристороны:во-первых, на Дозорный тупик, во-вторых, на зал "Пляши Нога" с его низкими сводами и, наконец, на тот угол, где торчали развалины баррикады.

Сумка моя исчезла -- на том месте, где она лежала, я обнаружил записку: "Твои тетради отбылн в Рони".

Версальцы вторгались в Дозорный тупик дважды.

Сразу же после рукопашной, после того как сомкнулись их пехотинцы и артиллеристы, когда я только-только устроился здесь.... Штурм был зверским, молниеносным.

Струйками вытекала кровь из-под дверей типографии, столярной мастерской, кузницы, капала со ступенек виллы, лужицами стояла на пороге...

Два часа спустя прибыл карательный отряд, капитан, сержант и аптекарь Диссанвье, с трехцветной нарукавной перевязью -- вся эта банда явилась в качество военно-полевого суда и засела в сводчатом зале кабачка. Наконец под конвоем жандармов привели пленных.

Из моего укрытия мне была видна лишь часть происходившего и только некоторые палачи и жертвы, но я старался дополнить то, что ускользало от моих глаз, тем, что доносилось до моего слуха.

"Военный суд" прежде всего распорядился о кормежке для себя.

Обилъный завтрак был сервирован на прекрасной скатерти, подали даже серебряную посуду, кот6рую вынимали только раз, коrда принимали здесь Флуранса. Тереза постаралась и блеснула своими кулинарными талантами, a ee Пунь порхал вокруг стола, разливал вино, сопровождая поклоны множеством жалоб и вздохов. Тройка военных судей в конце концов отослала его, чтобы откушать без помех. Мне был виден только капитан, худенький сорокалетний низкорослый версалец в пенсне на остреньком носике. Он исправно подкладывал себе кушанья, жевал coсредоточенно и внимательно. Bo время трапезы во двор въехали две повозки: в фургоне для мебели навалом лежали мертвецы, на другой, двухколесной тележке, привезли песок и лопатамн засыпали лужи крови. Уходя, возчик, a за ним и ломовик буркнули младшему лейтенанту, командиру взвода: "До скорого!"

"Военный суд" справлял свое дело следующим образом.

Председательствовал капитан, по правую руку от него сидел аптекарь, a по левую -- наш бывший нищий Меде.

Бригадир вводил каждого "подозрительного" в сопровождении конвоя. Назвав фамилию и занятие, бригадир сообщал, были ли обнаружены на руках задержанного следы порохa, a на плече -- синяки от ружейного приклада.

Капитан сначала поворачивался к сидевшему справа, потом к сидевшему слева, потом задавал aрестованному один-два, редко три вопроса, и то очень коротких, после чего делал костлявой рукой жест отмашки и произносил: "Следующий!"

На все это уходило две-три минуты...

Приговоренного уводили на кучу мусоpa. Убийцы вскидывали ружья...

"Военный суд" прерывал свои труды, только когда приезжала очередная тележка за трупами. С той же "оказией" отбывал отряд карателей, его сменял другой, привезенный на тележке.

Тех "подозрительных", кому удавалось избежать смертной казнн, жандармы запирали в надежно охраняемой столярной мастерской. Впрочем, такое случалось один раз из десяти. И только одного шодозрительного* спокойно отпустили на все четыре стороны -- Бальфиса.

Меде упрекал его за поведение дочки. Ho даже быв

ший нищий Дозорного не знал всего 1 Диссанвье что-то долго говорил на yxo капитану.

Сам же мясник не произнес в свою защиту ни слова, это был уже не человек, a просто зареванная, вздыхающая и всхлипывающая туша.

Иногда перед судьями возникали неожиданные проблемы. Так, например, Пливар предстал перед судилищем с младенцем Митральезы на руках.

-- A кто ж о моей ребятне позаботится? -- насмешливо бросил он.

-- Хм... a сколько их y вас? -- спросил явно смущенный капитан.

-- Цельный выводок!

-- На то есть монастырские приюты,-- отрезал аптекарь.

Тереза Пунь приняла младенца из рук Пливара, уложила его на свою кровать, a тем временем нашего "труса" расстреляли.

Иные отказывались от вражеского милосердия. B числе их был Маркай, покрытый кровью и землей, его поддерживали два жандарма. К этому времени капитан, уже обнаруживавший признаки усталости, промямлил:

-- Это литейщик... Если перебьем всех рабочих...

-- Ничего, новых обучим,-- возразил аптекарь.

-- И новые посмирнее будут,-- уточнил Меде.

-- Ho все-таки, все-таки...-- упорствовал капитан.-- Бригадир, заприте его в столярной. Маркай спокойно объявил:

-- Я был секретарем синдиката.

-- B таком случае следующий!

Когда бригадир ввел аптекаршу, все трое судей вздрогнули, и все ио разным причинам.

Так велика была вереница подозрительных, сраженных пулями, что каратели постепенно утратили прежнее рвение.

Веронике удалось спастись каким-то чудом, ee даже не поцарапало. Меде краешком глаза наблюдал за Диссанвье. Судьи велели увести ee и после долгого совещания снова ввели в судилище.

-- Hy ладно,-- сказал аптекарь,-- я тебя прощу, если ты...

-- A я тебя никогда не прощу.

И она шагнула прочь. Жандармы засеменили за ней,

но красавица аптекарша уже встала лицом к дулам карателей.

Предок был предпоследним. Он единственный, стоя под дулами, поднял глаза не к небу, a ко мне. Он, должно быть, знал, что я там, наверхy. Он всегда все знал. Он был почти таким же всеведущим, как Марта.

Наш старик -- молодец все-таки -- умер с исполненной вары улыбкой.

Поймав его последний взгляд, я вспомнил, что он хотел "завещать" мне свои глаза, в которых еще жил образ великого Делеклюза, восходящего на баррикаду на бульваре Вольтерa.

Отряд тут же перезарядил ружья. Дула опустились к земле. Я подумал, что теперь они решили убить собаку или кошку. Ho, услышав их гогот, понял. Они расстреливали безногого мужа нашей Мокрицы...

Выбравшись из Бельвиля, выбравшись из Парижа, ускользнув от версальцев, ускользнув отпруссаков, добравшись к себе в Рони, я, по ребяческому своему недомыслию, счел себя спасенным. A был я дичью.

Настоящая охота только еще начиналась.

Для них я как был коммунарщиком проклятым, так коммунарщиком и остался. Мыклеймом на всю жизнь отмечены -- как скот.

Истекает июнь 1871 года. Я в опасности, и дела мои идут все хуже и хуже. С 22 мая по 13 июня восстановленная полиция получила 379 833 анонимных доноса.

Завтра уезжаю в Швейцарию.

Оказия: бродячий акробат, друг Предка -- из молодых карбонариев, сподвижник Бакунина,-- возвращается с ярмарки в Бельвиле. Да-да, с ярмарки, ибо в ту самую неделю, что последовала за неделей резни, жонглеры, огнеглотатели, акробаты и торговцы сластями раскинули свои бараки на больших дорогах, еще влажных после генеральной поливки.

Я буду участвовать в балаганном представлении, мой ярмарочный хозяин берет меня на роль пошощника клоуна.

Мой выход из стен Дозорного тупика, мое бегство из Бельвиля и исчезновение из Парижа прошли без осложнений. Просто повезло.