Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1

«Мне кажется, – писал Валуев, – что легче быть хорошим директором в любом министерстве, чем хорошим цензором, и что доколе цензоров будут сажать на гауптвахту, вообще не может быть и самых посредственных цензоров». (Любопытно, что в этой программе Валуева в 3-м пункте значится «отмена крепостного состояния… кого бы вы думали? – не помещичьих крестьян, а… наших промышленных сил, ныне закабаленных главн. управ, пут. сообщ.». См. «Рус. Стар.», V, 1891 г. С. 340. Но такой взгляд на цензуру не был усвоен в правительственных сферах, и цензурная практика первых лет нового царствования была в состоянии анархии или хаоса (см. в известной книге А. М. Скабичевского: «Очерки истории рус. цензуры». СПб., 1892. С.389 и след.).

О взгляде на цензуру может дать понятие следующее место из Дневника Валуева: каждый министр выражает полное сочувствие печатному слову, но просит только изъять свое ведомство («Русс. Стар.», 1801. X, 149). До июля 1856 г. имя Белинского находилось под запрещением, так что Чернышевский в статьях своих должен был называть его так: «Автор статей о Пушкине» и т. п. – Масса интересного материала из истории цензуры 1855 по 1862 собрана в прекрасном исследовании г. Скабичевского: «Очерки истории цензуры» в главах XX–XXV.

«У нас хотят теснить и не теснить, позволить и не позволить, – пишет Никитенко в апреле 1858 г. – В Государе поколебали расположение к литературе, и он требует от цензуры ограничений, хотя и не желает стеснять мысль. Как это согласить?» (Никитенко, II, 48). «Мы на попятный двор; запрещено употреблять слово прогресс в печати», пишет он в мае (там же, II, 94, 95). На докладе мин. народн. проев. Е. П. Ковалевского о необходимости устранения некоторых стеснений, находящихся в противоречии с прогрессом гражданственности, написана была Александром II резолюция: «Что за прогресс!!! Прошу слова этого не употреблять в официальных бумагах». Резолюция была циркулярно сообщена министрам графом Блудовым 18 мая 1858 г. (см. материалы по истор. крепости, права. Т. I, 292 прим.).

См. Дневник, II, 76. При всех сменах министров народного просвещения, которые были так часты в 50-х гг. (с 1855 по 1861 министрами были Норов, Ковалевский, Путята, Головнин), Александр II, как передает Никитенко, обращал внимание на реформу цензуры; предлагая новому министру облегчение цензуры, вместе с тем он всегда выражал недоверие к свободе печати (II, 150, 160).

Русский Вестник, 1858, март.

Если бы Катков ничего не написал, кроме этой прекрасной защиты свободы слова и печати, и тогда бы имя его не пропало бесследно. И этот публицист мог впоследствии дойти до того, чтобы всякое противоречие ему считать государственною изменою, чтобы иметь нахальство выдавать своих литературных противников «за мошенников пера и за разбойников печати!» Этот убежденный защитник свободы печати мог договориться до таких нелепостей, будто свобода печати возможна только в России, потому что… существует цензура… Личные ли страсти или счета тому причиною (как известно, походы Каткова против университета, суда следовали вскоре после личных столкновений с ними. См. ниже §Н. С. Тихонравов), или то органическое увядание умственных сил, которого редко кто избегает и от воздействия которого заранее так предусмотрительно открещивался Ренан в своих Souvenirs de l’enfance et dejeunesse, но факт циничного осмеяния и оплевания под старость убеждений, высказанных в возрасте зрелого мужа, – явление столько же прискорбное, сколько и скандальное. Замечательно, что М. Е. Салтыков, раньше всех с изумительною проницательностью разгадав по первым пробам пера в области литературной монополии и сыска полет будущих «московских премудрых сов», горячо защищал начало терпимости. «Свобода мысли, – писал он, – такое святое дело, что правом гражданства должны пользоваться даже такие мысли, которые кажутся нам несправедливыми. Если общественный идеал еще не выяснился до такой степени, чтобы быть признанным всеми одинаково, и если, с другой стороны, общество довольствуется в официальной, торжествующей своей форме одними азбучными истинами, из этого вовсе не следует, чтобы все члены общества непременно обязывались довольствоваться азбучными истинами, и чтобы тот или другой член не мог иметь своего особого представления об идеале»… Восставая против «неблаговидной страсти Русского Вестника Каткова к единоторжию мысли и суда», Салтыков писал в конце 1863 г.: «Спорьте, мм. гг., опровергайте, даже доказывайте, что «Современник» несправедлив с вашей точки зрения, но позвольте вы ему быть справедливым с своей точки зрения! Ведь притязания ваши клонятся ни много ни мало к тому, чтобы сделать из всех деятелей литературы чистописцев, смиренно заносящих на бумагу изречения М. Н. Каткова… Ну, нет, мы на это не согласны! И совсем не потому мы не согласны, чтобы считали для себя унизительным писать под диктант М. Н. Каткова, а просто потому, что имеем свой собственный образ мыслей». (М. Е. Салтыков – Пыпина. С. 74).

Русский Архив, 1885. № 11.

См. с. 59 представления Ковалевского в Государственный совет 1859 г. № 1068. C.1; Представления Валуева, 1864 г. № 183.

«Сосредоточиваясь в самих себе и размышляя о вещах мира сего, вы, – писал Салтыков в 1860 г. об этом времени, – невольным образом мысленно переноситесь к временам вашей юности, к тем золотым временам, когда с кафедры к вам обращалась живая речь, если не самого Грановского, то одного из его учеников, вызывая к деятельности благороднейшие инстинкты души, когда с иной, более обширной кафедры, лилось к вам полное страсти слово Белинского, волнуя и утешая вас и наполняя сердца ваши скорбью и негодованием и вместе с тем указывая цель для наших стремлений… Да, замечательное было это время, когда слово служило не естественною формою для выражения человеческой мысли, а как бы покровом, сквозь который неполно и словно намеками светились очертания этой мысли, и чем хитрее, чем путаннее сплетен был этот покров, тем скорбнее, тем нетерпеливее трепетала под ним полная мощи мысль, и тем горячее отдавалось ее эхо в молодых душах читателей и слушателей! То было время, когда мысль должна была оговариваться и лукавить, когда она тысячу раз вынуждена была окунуться в помойных ямах житейского базара, чтобы выстрадать себе право хоть однажды, хоть на мгновение засиять над миром лучом надежды лучшего грядущего обновления! И стало быть крепки были эти люди, если и при такой обстановке не изолгались, не сделались отступниками (Соч., II, 144–145).

Весьма любопытный отзыв М. Е. Салтыкова приведен в статье г. Пыпина в: Вестник Европы , 1889. №ю.

Любопытен был также проект И. С. Аксакова с установлением полной свободы печати и подчинением преступлений печати исключительно ведению суда. § 1 проекта гласил: «Свобода печатного слова есть неотъемлемое право каждого подданного Российской империи без различия звания и состояния». См. собр. соч. Т. IV, 366.