Арнольд Джозеф Тойнби - Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.

Марк-граф обернулся разбойником

Анализируя деятельность Тимура, Карла Великого и последних ассирийских царей, мы обнаружили одно и то же явление во всех трех случаях. Воинская доблесть, которую общество развивает среди жителей своих границ для защиты от внешних врагов, подвергается гибельной трансформации в душевную болезнь милитаризма, когда она отклоняется из собственного поля действия в «ничейную землю», находящуюся по ту сторону границы, и обращается против собратьев внутри общества. С легкостью мы можем вспомнить и множество других примеров этого социального зла.

Мы вспомним о Мерсии, повернувшей против других английских «государств-наследников» Римской империи оружие, которое она отточила, выполняя свою первоначальную функцию в качестве пограничной полосы между Англией и Уэльсом. Вспомним об английском королевстве Плантагенетов, пытавшемся во время Столетней войны завоевать братское королевство Францию вместо того, чтобы заниматься своим собственным делом по расширению границ их общей матери — латинского христианства — за счет кельтской окраины. Вспомним и о норманнском короле Роджере Сицилийском [702], обращающем свою военную мощь на расширение владений в Италии вместо того, чтобы продолжать дело своих предков по расширению границ западного христианства в Средиземноморье за счет православного христианства и исламского мира. Подобным же образом микенские форпосты минойской цивилизации на Европейском материке злоупотребили доблестью, которую приобрели в противостоянии континентальным варварам, чтобы обратиться против своей матери — Крита — и разорвать его на части.

В египетском мире классическая южная граница в районе долины Нила непосредственно за Первым порогом тренировалась в военном деле для выполнения своего долга по сдерживанию нубийских варваров, обитавших в верховьях реки, только лишь затем, чтобы повернуться в противоположном направлении против общин внутри страны и установить при помощи грубой силы Объединенное царство двух корон. Этот акт милитаризма был изображен преступником со всей искренностью самодовольства в одном из самых ранних обнаруженных до настоящего времени письменных свидетельств египетской цивилизации. Палетка Нармера [703]показывает триумфальное возвращение верхнеегипетского военачальника из похода против Нижнего Египта. Раздутый до сверхчеловеческого роста, царь-завоеватель марширует позади ряда шагающих с важным видом знаменосцев к двойному ряду обезглавленных вражеских тел, в то время как внизу в образе быка он давит поверженных противников и разрушает стены укрепленного города. Соответствующая надпись, как полагают, перечисляет добычу в 120 000 пленников, 400 000 голов крупного рогатого скота и 1 422 000 овец и коз.

В этом отвратительном произведении архаического египетского искусства мы видим, как трагедия милитаризма разыгрывается вновь и вновь со времен Нармера. Возможно, наиболее тяжелым из всех представлений этой трагедии было то, виной которого явились Афины, когда они превратились из «освободителя Эллады» в «город-тиран». Это афинское отклонение накликало не только на сами Афины, но и на всю Элладу непоправимую беду в виде Афино-Пелопоннесской войны. Военная сфера, которую мы рассматривали в данной главе, наилучшим образом проливает свет на исследование роковой цепочки κόρος — ϋβρις — άτη , поскольку военное искусство и доблесть являются опасным оружием, способным причинить смертоносный ущерб тем, кто неправильно им пользуется. Однако несомненно истинное относительно военного действия истинно и по отношению к другим видам человеческой деятельности в менее опасных сферах, где пороховая цепь, ведущая от κόρος через ϋβρις к άτη, не столь взрывоопасна. Какую бы человеческую способность или сферу ее применения мы ни взяли, предположение о том, что раз эта способность оказалась подходящей для исполнения ограниченной задачи в пределах ее собственной сферы, то можно считать, что она породит некое неумеренное действие при другом стечении обстоятельств, является не чем иным, как интеллектуальным и нравственным отклонением и никогда ни к чему не приведет, кроме как к некоторому бедствию. Сейчас мы должны перейти к рассмотрению примера, на котором видно действие той же самой последовательности причины и следствия в невоенной сфере.

Одной из наиболее общих форм, в которых представлена трагедия κόρος — ϋβρις — άτη, является опьянение победой, будь эта борьба, в которой выигрывается роковой приз, войной армий или конфликтом духовных сил. Оба варианта этой драмы можно было бы проиллюстрировать примерами из истории Рима: опьянение военной победой в период надлома Республики во II в. до н. э. и опьянение духовной победой в период надлома папства в XIII в. н. э. Однако поскольку мы уже рассматривали вопрос о надломе Римской республики в другой связи, то мы ограничимся здесь последней темой. Глава, интересующая нас в истории папского престола, этого величайшего из всех западных институтов, началась 20 декабря 1046 г. с открытия Собора в Сутри [704]императором Генрихом III и закончилась 20 сентября 1870 г. занятием Рима королем Виктором Эммануилом.

Папская Respublica Christiana [705] является единственным в своем роде человеческим институтом. Попытки установить его характер по аналогии с институтами, развивавшимися в других обществах, вскрывают отличия столь фундаментальные, что все мнимые аналогии оказываются тщетными. Наилучшим образом его можно описать в негативных понятиях — как прямую инверсию цезарепапистского режима [706], в ответ на который он явился социальной реакцией и духовным протестом. Это описание лучше, чем другие, дает представление о масштабе достижения Гильдебранда.

Когда тосканец Гильдебранд поселился в Риме во второй половине XI столетия, он оказался в заброшенном форпосте Восточной Римской империи, занятом выродившейся боковой ветвью византийского общества. Эти новые римляне в военном отношении были презираемы, в социальном — несдержанны, а в финансовом и духовном — несостоятельны. Они были неспособны справиться со своими соседями лангобардами. Они утратили все папские вотчины на родине и за морем. А когда возник вопрос о поднятии уровня монашеской жизни, им пришлось обратиться за руководством в Клюни, за Альпами. Первые попытки возродить папство приняли форму игнорирования римлян и назначения трансальпийцев. В этом презренном чуждом Риме Гильдебранду и его преемникам удалось создать ведущий институт западного христианства. Они завоевали для папского Рима Империю, которая обладала большим влиянием на человеческие сердца, чем империя Антонинов, и которая в чисто физическом плане охватывала огромные пространства Западной Европы по ту сторону Рейна и Дуная, куда никогда не ступала нога легионеров Августа и Марка Аврелия.