Пьер Губер - Мазарини

Что особенно удивляет после прочтения нотариальных и юридических документов, представляющих в распоряжение исследователей точные данные о размере состояния и доходах большинства из этих людей, это их умеренность: миллионеры были редки, ни одно из состояний не достигало размеров наследственного состояния высокородного дворянства. Так что же, они скрывали размер своего состояния? Или выгодно помещали капиталы? Возможно, проматывали деньги?

Чтобы добраться до истины, следует забыть о столь простых понятиях. Спрятавшись за подставным лицом (скажем, за каким-нибудь мелким клерком), наши финансисты чаще всего выступали в роли посредников, поскольку немногие способны были единолично собрать миллионы, требовавшиеся королю. За спинами этих людей стояли настоящие заимодавцы, которых почти невозможно было «опознать» и «вытащить» на поверхность во время судебного разбирательства дела о наследстве или конфликтах в Королевском совете. Ничего удивительного: деньги давали те, кто владел основной частью богатства Франции: дворяне, причем самые высокородные.

Проделав огромную как по масштабам, так и по смелости работу, Франсуаза Байяр в нескольких строчках определила финансовую систему, действовавшую со времен Сюлли до эпохи Мазарини: «Представляется очевидным, что все богатое население Франции участвовало в финансовых операциях. Спрятавшись за подставными лицами, финансисты и сами служат прикрытием другим людям, необходимым для четкого функционирования системы, пусть даже они действуют скрытно. Финансисты управляют подставными лицами постольку, поскольку располагают деньгами богачей. Вывод: финансисты — движущая сила жизни трех неравнозначных «континентов»: мира подставных лиц, финансистов и заимодавцев, изначально не имеющих между собой ничего общего и действующих заодно лишь потому, что заразились финансовым вирусом».

Прежде чем перейти к огромному количеству примеров (мы приведем только выдержки), гораздо более «показательных», чем многочисленные «опросы», Франсуаза Байяр уточняет, что в «этом широком круге, […] с четкой иерархией, возглавляемой птицами высокого полета, […] жизнью финансиста руководят три правила: тайна, объединение и «займ»; а сокрытие прибылей с начала XVII века становится незыблемым правилом».

Чтение некоторых брачных контрактов открывает для нас такие союзы и дружбы, которые бесхитростным душам могут показаться странными. Так, новая супруга некоего Жака Тенье (чета финансистов — ведь дамы отнюдь не пренебрегали этим видом деятельности) самым естественным образом пригласила на церемонию (и на подписание контракта) маркизу де Монлор, супругу Жан-Батиста д'Орнано, полковника корсиканских «банд», еще одного Орнано и еще одну Монлор, связанных с самим Сегье, президентом Палаты счетов, и с его сыном, докладчиком в Государственном совете, то есть с самыми знатными дворянами Франции.

На одну (а возможно, и сразу на несколько!) ступеньку выше поднимается финансовый брачный союз господина Грюйена и госпожи Дубле (до 1654 года), если в кортеже невесты мы видим самого Потье де Новьона, президента парламента, и двух Генего — государственного секретаря (то есть министра) и казначея отдела накопления (нечто вроде управляющего казначейством). Естественно, все эти люди связаны с финансами. Простые примеры финансовых породнений без учета сословий мы находим в «дайджесте» известной таблицы финансового мира, составленной Даниэлем Дессером.

Неудивительно, что в таблицу попали министры — их высокое положение позволяло следить за Доходностью инвестиций. Мы встречаем в списке — под родовым именем де Бетюн и под псевдонимами — потомков и дальних родственников старого Сюлли, который (он умер только в 1641 году) брал в аренду Эльбеф, Эвре и Пон-Адемар с выплатой Налога на продукты. Суровый (!) канцлер Сегье, о Котором парижане говорили, что он присвоил лучшую столичную грязь, — породил и возвел на вершины целую финансовую «секту»: одна из его Дочерей вышла замуж на Бетюна-Сюлли, другая — за Монморанси-Лаваля, связанного с Барантенами: все эти высокородные дворяне шпаги или мантии входили в совет и пополняли свои запасы экю и пистолей верно служа королю, но не забывали и о собственной выгоде.

Листая таблицу Дессера, мы встречаем высокородные имена — Латремуйи, Ботрю, Кольберы, Брюки, Креки, Сервьены, Граммоны, Алуаньи, Этампы, Балансе, Бутийе, Гизы, Фелипо (министры из этого рода два столетия управляли королевством!) и, конечно, Ришелье (чье состояние с большой точностью вычислил Жозеф Бержен) и Мазарини. Вспомним, кстати, и военных, среди которых было много маршалов Франции: д'Альбре, Креки, Граммон, Фуко, д'Эстре, Фабер, Гебриан, Ламейере, д'Эффиа и Тюренн, а позже — Матиньоны, Вильруа, Бельфоны и Виллары. Назовем и нескольких прелатов: Жан де Линьи и Жан де Ленжанд, первый — епископ в Мо, второй — в Маконе, они занимались габелью; Буалев, д'Авранш, Пенгре, де Тулон и Зонго Ондедэ, друг Мазарини и епископ во Фрежюсе, — все они имели отношения к финансовой сфере. А вот аббат де Ларивьер, отъявленный фрондер и будущий епископ в Лангре, давал в долг самому королю.

Было бы удивительно, если бы те, кого называли высокородным дворянством мантии (вскоре они начнут роптать) не вошли в «дела короля», все эти судьи в пышных одеяниях, которые некоторое время спустя начнут рядиться в одежды праведных защитников интересов государства, борющихся против «тирании» Мазарини, скрытно прибирали к рукам откупное ведомство. Дессер называет имена де Мемов, Ботрю, Сегье, Байёле, Бретонвилье, Брюларов, Тюрканов, Лекуаньё и Тамбонно. Общеизвестно, что в те времена держателями арендных договоров с выплатой налогов на продукты почти во всех городах и предместьях Иль-де-Франса (миллионные суммы) были пятеро президентов (Несмон, Лонгёй, Байёль, Новон и Бланмениль, двое последних принадлежали к роду Потье) и группка советников — Дора, Фейдо, Фурси, Портай и некоторые другие. Президент Мем лично, а он был весьма опытен, осмелился заявить на открытом заседании 23 июля 1648 года (за месяц до баррикад): «Общеизвестно, что две трети семейств господ [из парламента] давали в долг свои деньги господам из пяти крупнейших откупных ведомств [известных финансистов], когда они милостиво соглашались брать с денье 5% и 5,55%».

Стоит ли говорить, к чему подталкивает обнародование подобных истин, редко известных широкой публике? Возможно, парламентская Фронда, как позже и роль парламента, больше напоминала отвлекающий маневр, психодраму, даже комедию, но никак не трагедию. Что бы ни осмеливались высказывать парламентарии, они слишком нуждались в короле, чтобы соблюсти свою выгоду и сохранить прибыли; к слову сказать, король — то есть Мазарини (хотя он пережил несколько неприятных моментов) — мог не слишком опасаться тех, кто был ему обязан не меньше, чем он им: кардинал получал денежную помощь, а гордые судейские надеялись однажды (но когда? не здесь ли главная хитрость Мазарини?) вернуть долги с обещанной прибылью.