Пьер Губер - Мазарини

В мирное время, то есть между 1620 и 1630 годами, эта сумма составляла почти 40 миллионов ливров. Когда после 1630 года Ришелье получил разрешение готовиться к войне, предварительные расходы оказались очень большими: с 1634 года они утроились, составив более 120 миллионов; а в 1635 году возросли в пять раз — невероятная сумма в более чем 200 миллионов; позже, когда война началась, расходы составляли около 90 миллионов; в первые пять «мазариниевских» лет сумма расходов колеблется между 124 и 143 миллионами, начиная с 1648 года они несколько снижаются. Это перечисление сумм с предельной ясностью доказывает, что единственной причиной резкого увеличения расходов (и, следовательно, введения разных налогов) была война, причем связывать его стоит скорее с именем Ришелье, чем Мазарини.

Итак, что же означают все эти цифры? И прежде всего, что такое турский ливр [57] См. также приложение «Ливр и франк». — Прим. пер. ? В королевстве была введена единая денежная единица (довольно долго параллельно существовал парижский ливр, несколько более устойчивый, но вышедший из употребления, возможно, из-за того — кто знает? — что монархия много лет предпочитала Луару Сене). Турский ливр был расчетной монетой, поскольку ни одна золотая или серебряная монета и, уж конечно, не биллон [58] Биллон — низкопробное серебро. — Прим. пер. ему не соответствовали. Стоимость монет — экю и луидора (их великолепно чеканили начиная с 1641 года) — была в принципе определена королевским указом (которому торговцы следовали или не следовали по собственному желанию) и никогда не обозначалась на монете, что, без сомнения, облегчало многие расчеты. Профессиональные историки былых времен и современности определяют стоимость ливра по весу в нем серебра, а иногда и золота, обычное отношение стоимости одного металла к другому приблизительно равно 1 к 14. Самые изощренные приравнивали стоимость ливра к стоимости центнера зерна, товара менее стабильного, чем оба драгоценных металла: они и только они в то время определяли стоимость национальной валюты, они ею, по сути дела, и были. Все бумаги, векселя, обязательства, документы на право ренты и т.д., о которых так часто шла речь и о которых мы еще будем говорить, есть не что иное, как обязательство их обмена на золото или серебро: только они были реальностью, с их помощью оплачивались армии, набирались и снабжались войска. Кстати, во Франции золото и серебро почти всегда — во всяком случае, до 1914 года (за исключением двух эпизодов — введения системы Ло [59] Джон Ло — шотландский финансист, создал во Франции частный банк, который имел право выпускать бумажные деньги. — Прим. пер. и ассигнаций) — были единственной уважаемой валютой. Прикоснемся теперь к реальному положению дел, если можно так сказать. Уже больше ста лет известен эквивалент турского ливра в серебре (9/10 чистого серебра). Во времена доброго короля Генриха он был равен приблизительно 11 граммам; с 1641 года — точно 8,33 грамма; после нескольких небольших падений в 1654 году восстанавливается тот же эквивалент. Это означает, что 1000 ливров весила больше 8 наших килограммов и что когда какой-нибудь сборщик налогов отсылал из провинции в Париж 100 000 ливров — что было обычным явлением, — приходилось использовать несколько хорошо охраняемых повозок, чтобы перевезти 8,33 центнеров серебра. А в частной жизни к конторе нотариуса, бывало, подъезжало несколько тяжелых карет, груженных приданым богатой невесты. Итак, Франсуаза Байяр убедительно доказывает, что Ришелье тратил больше денег, а Мазарини расходовал ежегодно, с 1643 по 1647 год, чуть больше 1000 тонн чистого серебра (а если бы это было золото, так случалось, оно весило бы 80 тонн). Легко вообразить неудобства, кортежи сопровождения, опасности…

Так откуда же бралось все это золото и серебро? И как соотносились металлы со своего рода «кубышкой» (по-другому и не назовешь), которая частью «дремала», пополнялась, расходовалась и циркулировала во французском королевстве, которое нам представляют таким несчастным? Смелые историки и экономисты пытались, с одной стороны, высчитать объем годового денежного обращения французского королевства, а с другой — определить то, что мы сегодня называем «валовым национальным продуктом»: к 1650 году денежное обращение могло бы составить около 200 миллионов ливров, а валовой продукт — 800 миллионов (впрочем, какой уж там ВНП в 1650 году?!). Сопоставление этих гипотез с серьезными результатами исследований Франсуазы Байяр тотчас вызывает мысль о значительной недооценке. Многолетний опыт и интуиция заставляют меня предполагать, что в реальности цифры должны были быть намного выше (возможно, вдвое). Итак: Франция была гораздо богаче, чем об этом говорят или признают; другие европейские монархи были прекрасно об этом осведомлены и, похоже, завидовали. Мазарини очень быстро понял это в 1630 году — в том, что касалось денег, он был воистину гениален.

Вывод: в королевстве собирались и тратились миллионы золота и серебра. Но как их собирали и что об этом думали те, кто их отдавал?

Простодушные умы убеждены — им ведь так сказали! — что ярость, порядок и разум правили бал в «Великом Веке» и что самые разнообразные налоги, прямые и косвенные, спокойно собирались в провинциальных столицах (конечно, не без ворчанья и расхищений), а потом спокойно (хоть и под конвоем!) отправлялись в столицу королевства, где мудрые министры и чиновники распределяли деньги между дворцом, центральным правительством, флотом и — главное — армией. Кое-кто даже полагает, что и экономика (дороги, каналы), и даже образование получали положенные субвенции…

Скажем сразу, что экономика и образование едва выживали, получая тысячную долю от всех Доходов, кроме того, никто, между 1643 и 1660 годами, не представлял себе простой и стройной картины финансов государства. С одной стороны, тогда не существовало (как, впрочем, не существовало никогда) «королевской казны» — разве что сундук, куда «складывались» небольшие «случайные» деньги. С другой же стороны, имелось несколько (порядка двадцати?) «касс» с разными, порой очень старинными названиями, их содержание постоянно менялось, а средства не всегда выделялись вовремя. Ежедневная реальность предполагала оказание с помощью того, что было в той или иной кассе или должно было там появиться (пусть и чисто гипотетически), неотложной помощи армии, находившейся в Каталонии, лошадиному барышнику, ювелиру двора, чиновникам, ожидающим выплаты своего жалованья, поставщику оружия или пороха, или кредитору, грозящему отказать в деньгах. Короче говоря, приходилось все время импровизировать: дело не новое, но все более трудное. Кардинал позволял заниматься скучной повседневностью своим суперинтендантам и генеральным контролерам финансов (самыми известными были Партичелли д'Эмери и Фуке — в 1653 году), а иногда и самым обычным, но деятельным интендантам финансов (их было восемь).