Марлис Штайнер - Гитлер

Гитлер совершенно определенно не хотел изменять патриотическому долгу, а его временная «слепота» вполне могла явиться симптомом газовой интоксикации либо, что тоже не исключается, психосоматической реакцией на весть о поражении в войне. Она была для него сильнейшим ударом, ведь он буквально боготворил Германию. Рушилось все, что составляло смысл его жизни. Наверняка Гитлер, как и многие другие, задавался вопросом, что же ему теперь делать. Но его личные страдания и личная судьба теряли всякое значение перед лицом всеобщей гибели. Он пережил капитуляцию как личное оскорбление, от которого следовало отмыться – так же, как от собственных неудач и разочарований. В госпитале Пазевалька его, очевидно, посетило нечто вроде озарения. Как полагает историк и психолог Уэйт, в этот момент Гитлер наконец решил для себя проблему собственной идентичности. Он знал, чего хочет – подобно персонажу Ремарка, заявившему: «Я хотел бы совершить что-нибудь необыкновенное». Гитлер, скромный и никому не известный австрийский солдат, хотел спасти родину от «преступников» и «евреев», толкнувших ее в пропасть. Правда ли, что у него были пророческие видения? Есть такие, кто верит, что он обладал способностями к ясновидению и даром медиума. Не станем заходить столь далеко, но все же отметим, что его отличали обостренное чутье, умение использовать любую благоприятную возможность, интуиция и воображение. Можно также вспомнить мнение психолога Штирлина: Гитлер поддался коллективному психозу, чтобы исцелиться от собственного. Еще один историк и психолог, Бинион, предполагает даже, что «харизма» Гитлера появилась именно после его пребывания в Пазевальке, – впрочем, и он строит свои выводы на спорных свидетельствах.

У нас нет возможности доказать, что Гитлер принял сознательное решение заняться политикой, но он наверняка, пусть и смутно, чувствовал необходимость сделать хоть что-то для страны, которую считал родной. Он превратил ее в миф, и сам с каждым днем верил в этот миф все более глубоко. Спасая Германию, он спасал себя; отождествляя себя с Германией, обретал личность: «Германия – это я!»

Первая немецкая республика рождалась в смуте и двойственности. Никто не был к ней готов, никто ее не планировал. Человеком, подтолкнувшим процесс, который привел затем к заключению перемирия, реорганизации политической системы, отречению кайзера и провозглашению республики, был генерал Эрих Людендорф. Когда 29 сентября 1918 года он созвал рейхсканцлера графа фон Гертлинга, министра иностранных дел адмирала фон Гинтце, министра финансов графа фон Рёдерна и в присутствии Вильгельма II признал, что положение на фронте безнадежно и следует заключать перемирие и либерализировать правительство, он даже не подозревал, какими последствиями обернется этот шаг. Блестящий стратег и подлинный автор победы над русскими войсками в 1914 году, в Восточной Пруссии, он в то же время был на редкость слабым политиком, не способным предвидеть результаты решений, принятых под влиянием шока от целой серии французских, американских, британских и бельгийских наступательных операций и попытки болгарского союзника добиться сепаратного мира. Точно так же он не имел ни малейшего понятия о том, какие могучие силы приводит в движение, когда разрешил Ленину переправиться в Россию в запломбированном вагоне. Впрочем, последнее дало генералу повод гордиться собой, поскольку вскоре Россия вышла из войны и подписала Брест-Литовский договор, крайне выгодный для Германии, что, в свою очередь, позволило продолжить войну на западе.

Но на сей раз маневр Людендорфа не имел успеха. Сегодня, спустя более 70 лет после окончания Первой мировой войны, можно только поражаться беспомощности и смятению немецких политиков, принимавших решения во время кризисов – июльского 1914-го и осеннего 1918 года. Они абсолютно не контролировали события, хотя впоследствии появилось мнение, скорее ошибочное, что «революция была совершена сверху».

В рейхстаге уже проводились дебаты по поводу установления парламентского строя на основе проекта социал-демократического большинства и указаний национал-либералов. Однако назначение нового канцлера – кузена императора князя Макса Баденского – не предусматривала ни одна программа. В правительство вошли лидеры объединенного комитета центристских партий, радикалы и социал-демократы – без консерваторов и национал-либералов. В ночь с 3 на 4 октября оно обратилось к президенту Вильсону с предложением о мире, соглашаясь с предъявленными тем 14 пунктами. Условия, выдвинутые Вильсоном в ноте от 8 октября (освобождение оккупированных территорий во Франции и в Бельгии) были приняты. По мере того как начали проявляться реальные последствия принятия этих 14 пунктов, отношение к ним немцев заметно ужесточилось. Обстановка на фронте более или менее стабилизировалась, и Генеральный штаб решил продолжить начатый процесс мирного урегулирования: Гинденбург отправил в Берлин телеграмму, обвиняющую новое правительство в ухудшении общественного климата в Германии, возлагая на него ответственность за то, что во время будущих переговоров вряд ли удастся достигнуть благоприятных результатов. Следовало срочно поддержать моральный дух народа, объяснив ему, что осталось всего два выхода: либо почетный мир, либо война до победного конца. Очевидно, это был хитрый маневр, призванный закамуфлировать ответственность штаба и верховного командования за мирные инициативы.

Новая нота Вильсона, от 23 октября, содержавшая требование отречения кайзера, ускорила кризис. Людендорф снова впал в панику: напуганный ложными новостями, призвал к войне до победного конца. Тогда новый министр иностранных дел Зольф потребовал смещения Людендорфа. Макс Баденский заявил, что примет эту отставку только вместе со своей собственной. В это же время было принято изменение конституции, впервые вводившей ответственность канцлера перед парламентом, подчинение военных властей правительству и упразднение трехсословной избирательной системы по прусскому образцу. Это был важный шаг к парламентской монархии.

Некоторое время спустя разразилось восстание моряков в Киеле, и этот процесс застопорился. Поводом к восстанию послужил приказ высшего командования военного флота, рвавшегося дать британцам последний, «почетный» бой. Возмущение удалось довольно быстро погасить, не в последнюю очередь благодаря усилиям депутата от социал-демократов Густава Носке, но оно сработало как детонатор и вызвало цепную реакцию в ряде городов, в том числе в Мюнхене, где образовалось временное правительство на основе советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов во главе с Куртом Эйснером.