Марлис Штайнер - Гитлер

Вскоре после саарского плебисцита, 4 февраля 1935 года, послы Франции и Англии – Франсуа-Понсе и Фиппс – передали Гитлеру на рассмотрение совместный проект полного разоружения, предусматривающий воздушную конвенцию, а также содержащий предложение о «восточном Локарно». Фюрер отнесся к плану «с симпатией», однако пустился в длинный монолог о своих уступках по вопросу Эльзаса и Лотарингии, после чего добавил, что он также не намерен подвергать пересмотру зону демилитаризации. «Однако, если Германию спровоцируют, – добавил он, – мы будем готовы в один прекрасный день от нее освободиться».

Месяцем позже, 4 марта, британское правительство, явно обеспокоенное тем оборотом, какой принимали события в Германии, опубликовало «белую книгу» с разоблачениями немецкой милитаризации, в том числе роста военных расходов. Одновременно французское правительство предложило проект закона о восстановлении двухлетнего срока военной службы (вместо полуторалетнего) – с целью покрытия дефицита личного состава армии. Возможно, это решение стало тем самым предлогом, которого так ждали в Германии, чтобы публично объявить о гонке вооружений. Во всяком случае, Гитлер, сказавшись расстроенным, удалился для размышлений в Берхтесгаден. 10 марта Геринг, желая проверить реакцию демократических режимов, обнародовал информацию о существовании немецкого военно-воздушного флота, созданного с оборонительной целью. Рейх к этому времени располагал 2500 летательных аппаратов различного типа, из которых 800 в случае необходимости могли быть использованы немедленно. Сообщение было сделано с согласия Бломберга, который 26 февраля отдал приказ о постепенном «снятии камуфляжа» с немецкого военно-воздушного флота.

Поскольку никакой заметной реакции не последовало, 16 марта фюрер распорядился о подготовке «закона о создании вермахта» в составе 36 дивизий (без учета морских сил и авиации) и обязательной военной службе. Этот шаг означал одобрение планов генерала Бека, подписанных 6 марта. Еще в декабре 1933 года Бек требовал введения всеобщей воинской повинности начиная с осени 1934 года. Единственным, что вызвало разногласия между канцлером и президентом Третьего рейха и его генералами Фритшем и Беком, стал вопрос о «театральном» характере заявления. Генералы склонялись к более скромной тактике; Бломберг вообще не советовал ни о чем не сообщать открыто, поскольку это было чревато большим риском.

Париж, Лондон и Рим прислали ноты протеста. Как записал в дневнике Геббельс, председатель французского совета Фланден выступил с «провокационной речью», в которой извлек на свет «старую ложь о вине немцев в развязывании войны. Уму непостижимо. Пусть себе кипятятся. Мы вооружаемся». Что касается англичан, этих «вечных миротворцев, то они решили не отменять давно запланированный визит в Берлин сэра Джона Саймона и Энтони Идена». По пути они заехали в Париж, где дали принципиальное согласие на англо-франко-итальянскую встречу в Стреза, дабы выступить против Германии единым фронтом. Однако, как отмечал Жан-Батист Дюрозель, «никакого единого фронта не существовало».

Возможно, эта неудача объяснялась «магической силой» фюрера, проявленной им во время переговоров с англичанами. Переводчик Пауль Шмидт, для которого это был первый опыт работы с Гитлером, оставил весьма красочное описание этой встречи. Первое, что удивило Шмидта, – это небольшой рост Гитлера; по фотографиям он представлял его себе более высоким (известный трюк: государственных деятелей и звезд намеренно снимают с низкого ракурса). Живые впечатления переводчика для нас – чрезвычайно ценный материал, ибо они позволяют понять, почему современники Гитлера, лично встречавшиеся с ним, часто были не в состоянии правильно оценить его намерения. Как отмечал Франсуа-Понсе, на переговорах с зарубежными дипломатами и государственными деятелями фюрер вел себя крайне любезно, редко повышая голос. Он ничем не напоминал демагога, размахивающего руками и орущего в микрофон, искажавший и усиливавший его голос. Для собеседников это было приятным сюрпризом, что также имело свои последствия.

Разговаривая с британскими эмиссарами, Гитлер держался уверенно, выражался четко и ясно. Не пользовался никакими записями. Одним словом, вел себя «как человек, защищавший свои убеждения с умом и ловкостью, не нарушая принятого на встречах такого рода этикета, как будто практиковался в этом на протяжении долгих лет». От предшественников, с которыми Шмидту приходилось ранее работать, Гитлера отличала, пожалуй, только склонность к произнесению длинных монологов. Поскольку его высказывания нужно было еще переводить, лорду Саймону и Энтони Идену оставалось не так много времени для изложения собственной точки зрения.

Портрет Гитлера в роли государственного деятеля показывает, насколько тщательно он готовился к содержательной стороне переговоров. Кроме того, он старательно отрабатывал свой «имидж», памятуя о том, что должен произвести на собеседников благоприятное впечатление. Поведение лидеров тесно связано с той ролью, которую они играют в обществе (американцы называют это явление поведенческой ролью ): человек ведет себя по-разному в зависимости от того, кем является – главой государства, министром, президентом футбольного клуба, отцом семейства и т. д. В случае Гитлера различие в поведении в зависимости от того, в какой из своих ипостасей он выступал – главы государства, партийного вождя, высшего военачальника, – особенно бросалось в глаза. Судя по всему, он придавал огромное значение ожиданиям собеседников и старался им соответствовать. Примеряя на себя одну из масок, он каждый раз превращался в другого человека, чем отчасти объясняется тот факт, что бывшие однополчане, помощники и близкие к нему люди чувствовали к нему такую привязанность: он демонстрировал им тот лик, который они хотели видеть.

Генриетта фон Ширах, дочь фотографа Гофмана, приводит в книге своих воспоминаний замечание, сделанное ее мужем Бальдуром. Оно стоит того, чтобы обратить на него внимание. Главарь гитлерюгенда, в юности совершенно завороженный фюрером и избавившийся от этого наваждения только в гораздо более зрелом возрасте, сравнивал Гитлера с Дорианом Греем. В знаменитом романе Оскара Уайльда портрет меняется с годами, стареет, несет на себе следы пороков и разгульной жизни, тогда как модель остается образцом молодости и красоты. Точно так же люди из окружения Гитлера видели в нем только те черты, которые привлекли их раньше, и не замечали – не желали замечать, – что персонаж меняется до неузнаваемости. Для многих из них он продолжал оставаться молодым пламенным революционером эпохи военных поражений и версальского «диктата»; для партийных ветеранов он оставался лидером, способным примирить самых непримиримых и указать правильный путь; для огромного числа людей он был провидцем, ожидаемым со времен правления Вильгельма, готовым повести Германию к новой славе. Если бы им, например, сказали, что он повинен в преступлениях, они ответили бы, что этого не может быть, что Гитлера обвинили несправедливо, а даже если и справедливо, значит, он совершил эти преступления во имя блага нации. Подобное восприятие, отбрасывающее любую информацию, которая может поколебать образ вождя и миссионера, для самого человека не проходит бесследно, вызывая в душе внутренние противоречия, в современной социальной психологии именуемые «когнитивным диссонансом». Мы еще вернемся к этой теме, когда будем говорить о взаимоотношениях Гитлера и немцев.