Лев Полушкин - Орлы императрицы

В опровержение слухов о том, что императрица была зачинщицей убийства и что для этого она и покинула столицу на время смуты, можно сказать следующее. Во-первых, история с Иваном VI повторяет событие в Ропше, во-вторых, Екатерина уже не считала Иоанна Антоновича претендентом на престол ввиду его безумия, что, при необходимости, легко можно было показать; разумнее было предвидеть, что попытка освободить принца или убийство его могло спровоцировать волнение в войсках и в народе, что и случилось, и если бы не публичный приказ А. Голицына раздать для острастки армейским частям, стоящим под Петербургом, порох и пули, то неизвестно, чем бы все закончилось.

В-третьих, во время следствия государыня настойчиво требовала установления личностей сообщников Мировича, не исключая применения к нему с этой целью пыток.

Братья Орловы? Самые горячие сторонники Екатерины, щедро ею одариваемые, могли ли они надеяться на лучшее в случае провозглашения Иоанна Антоновича или Павла императором?

Остаются братья Панины, или некая четвертая сила из среды могущественных людей, не оставившая никаких следов для подозрения.

В день отъезда Екатерины из Петербурга в Лифляндию (20 июня, т. е. за две недели до происшествия) нищая старуха нашла наводящее на определенные размышления «подметное» письмо возле церкви Введения на Петербургской стороне, написанное на четвертушке грубой бумаги довольно приличным почерком [34, 288]. Четвертушка имела текст с обеих сторон; на одной стороне «представлялся» автор: «Сие письмо писал мужик с похмелья, одно ухо оленья, другое тюленья. Сама правда, что написано в сей бумаге». Текст гласил: «Что ныне над народом росиским сочиняетца, иностранным царским правлением хотят росискую землю разорить и привесть в краиную нужду, однако, сколко потерпят, а Россию не разорят, токмо не будет ли им самим разореня, а уже время наступает к бунту. Псрваго графа Захара Чернышева в застенок и бить кнутом без всякого милосердия, потом четвертовать и голову отрубить. Втораго Алексея Разумовского таким же образом, третьяго Григория Орлова, а потом неповадно будет другим преступать прежних царей правы и законы, а государыню выслать в свою землю, а надлежит царским престолом утвердить непорочного царя и невинного Иоанна Антоновича и вся наша Россия с великим усердием и верою желают присягать, а их бестиев самих надлежит разорить. Многих военных людей и всякого звания вечно разорили и заставили оне себя ругать и бранить, а им же от российскаго войска крайняя служба воспоследует».

Такими настроениями Н. Панин мог воспользоваться в своих целях, убийство же Иоанна Антоновича в случае провала ничем Панину не грозило.

В пользу этой версии говорит и то, что панинская инструкция требовала убийства только в случае крайней необходимости (ведь умертвить Иоанна Антоновича можно было и без всякого шума!). При успехе же в деле освобождения принца и при отсутствии в столице императрицы со всей ее грозной свитой, а также используя непрекращавшиеся брожения в армейских частях и в народе не в пользу Екатерины, Панин вполне мог рассчитывать на осуществление своего плана.

Заслуживают также внимания слова Е. Дашковой о том, что А. Орлов в своем сообщении императрице, опередившем, кстати, письмо Н. Панина и прочитанном Екатериной «с большой тревогой», в конце прибавляет, что Мирович часто посещал «дом Дашковой», занимаемый ею совместно с П. Паниным, но входы были разделены.

Если Дашкова здесь не кривит душой, то А. Орлов установил слежку за домом Паниных, а затем в поле его зрения попал и Мирович. Тогда можно предположить, что Ушаков был убит (рана на виске) с целью устранения сообщника Мировича.

Что же касается самого Мировича, то, возможно, ему, потерявшему последнюю надежду вернуть хотя бы часть владений своих предков, было предложено сыграть по-крупному, поставить на карту последнее, что у него было — жизнь. И в случае успеха получить очень многое (пример Орловых подогревал).

Как видим, исполнение дела было совершенно бездарным.

К суду над участниками «Шлюссельбургской нелепы», как называла дело Мировича Екатерина, были привлечены только люди, допускаемые ею к секретным делам, и среди них, конечно, Григорий Орлов.

В 1764 г. Г. Орлову был присвоен чин подполковника, его назначили шефом Кавалергардского корпуса, а в 1765 г. он уже генерал-фельдцейхмейстер, командующий всей российской артиллерией и инженерными войсками.

Жизнь Григория в императорском дворце заставляет его постоянно быть при Екатерине. На его день рождения 6 октября 1765 г. государыня для разнообразия перенесла бал «в бывший Штегельманов дом, что на Мойке, к графу Григорию Григорьевичу Орлову: его сего дня рождение, ее величество изволила там присутствовать до первого часа пополуночи. Никита Иванович [Панин] приехал пополуночи в четвертом часу». На следующий день великому князю Павлу были подарены одним артиллерийским офицером «две духовые гаубицы и две пушки». После обеденного стола к его высочеству заглянул сам Григорий Григорьевич (едва успев выспаться после ночного бала), для чего велено было принести орудия. Тут же в комнате устроены были бутафорские «болота и пригорки, представили две армии, и началась с обеих сторон пальба» деревянными ядрами, специально для этой игры изготовленными.

В дневнике С. А. Порошина отмечено, что 27 декабря того же года в штегельмановском доме снова был большой прием с приглашением около шестидесяти персон. «Ее величество возвратиться изволила в час пополуночи. Ужин там был, танцы, песни, пляска и святочные игры. Гости часа в четыре пополуночи разъехались». В предновогодний день Григорий обедал у Павла с А. С. Строгановым и В. И. Бибиковым. С. Порошин, преподававший его высочеству математику, отметил, что долго спорили «о параболической фигуре». После обеда Павел учиться не захотел, «перебирал мундирные книжки», что свидетельствует о пристрастии наследника с детства к военному обмундированию, ярко проявившемуся впоследствии.

В рождественские дни 1766 г. Екатерина и Павел снова присутствовали на вечере у Г. Орлова в его штегельмановском доме. «Были святочные игры и пляски. За ужином сидели по билетам. Его высочеству сидеть досталось с Верой Николаевной [Чоглоковой], его возлюбленной, или лучше сказать, так сделано было, чтоб досталось». В один из этих дней Павел Петрович, играя в своих покоях, покрывал позолоченные кресла сукном, представляя себе сани, «покрытые полстью», и когда резко сдергивал сукно, приметил сыпавшиеся искры. Вечером кресла носили к государыне, где повторяли опыты в присутствии Г. Орлова. «Граф Григорий Григорьевич, будучи особливо до таких вещей охотник, нашел, что когда муфтой или простой рукой по шелковым обоям тереть станешь, то электризация производится и сыплются искры».