Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»

Происходивший от этого ужасный оглушительный треск и гул увеличивался еще от выстрелов с неприятельских кораблей по нашим приморским укреплениям. Расположившись перед ними полукругом, неприятельские корабли открыли непрерывную и частую стрельбу из 1500 орудий. Наши укрепления отвечали тем же, и застонала земля, задрожали окрестные горы, заклокотало синее море.

Прекрасна и величественна была картина боя для тех, кто мог любоваться ею издали, не подвергаясь опасности быть убитым. Неприятельские корабли стреляли целым бортом, зараз из всех пушек. Густой пороховой дым начал постепенно закрывать корабли. При совершенно тихой погоде, чистом и ясном небе, при свете полуденного солнца густые клубы дыма, заколыхавшиеся сначала по темно-синей поверхности моря, стали подыматься все выше и выше и наконец совершенно закрыли корабли с их мачтами и снастями. Непроницаемая завеса эта по временам прорезывалась, как молнией, отблесками выстрелов, за которыми слышалась частая дробь града снарядов, лопавшихся в воздухе, прыгавших по земле или ударявшихся в стены укреплений.

Бомбы, картечь, ракеты и прочие снаряды кучами летели на защитников. Треск и взрывы были повсеместны.

В продолжение нескольких часов люди, сражавшиеся в облаках дыма, ежеминутно ожидали смертельного удара. Пусть каждый поставит себя в этот день на место русского солдата, и тогда только он оценит его заслуги родине, честь и достоинство которой он отстаивал своей грудью. Проникнутый святым долгом, под столь сильным огнем неприятеля он бесстрашно заряжал орудия, исправляя наскоро повреждение в укреплениях, тушил огонь, смело лез на пороховой погреб, чтобы спасти его от взрыва, могущего разнести в клочки все укрепления с его защитниками, и в то же время убирал убитых и раненых, утешая страдальцев словом и молитвой.

Несколько часов сряду длилась с обеих сторон усиленная стрельба на всех пунктах. Оба противника, казалось, не хотели уступить друг другу, как вдруг наша бомба взорвала пороховой погреб на одной из французских батарей. Взрыв этот был встречен громким «Ура!» севастопольского гарнизона. Через полчаса после этого взрыва последовал другой, и затем огонь с французских батарей стал постепенно слабеть, а потом и вовсе прекратился.

Английские батареи были счастливее. Будучи сильнее и устроены прочнее французских, они действовали успешнее и продолжительнее. Англичане открыли самую усиленную стрельбу, направляя ее преимущественно на Малахов курган и на 3-й бастион, пострадавший более других. Расположенные на горе английские батареи засыпали его снарядами спереди и сзади, так что сообщение с бастионом сделалось чрезвычайно опасным. К трем часам пополудни на 3-м бастионе треть орудий была испорчена и сбита, а перед остальными были разрушены амбразуры.

Потеря в людях на 3-м бастионе и Малаховом кургане была огромная, и числа оставшихся едва хватало для действия при орудиях. Между тем неприятельские выстрелы разрушали наши укрепления, построенные наскоро, из сухой земли, не успевшей слежаться. Отверстия в укреплениях (амбразуры), сквозь которые стреляли орудия, поддерживаемые досками, загорались, и для тушения их необходимо было назначить особых рабочих. В таких затруднительных обстоятельствах Корнилов поскакал к острогу, где содержалось много арестантов.

– Всех арестантов, не прикованных к тачкам, – сказал он караульному офицеру, – отведите на Малахов курган. Я сейчас сам буду и распоряжусь работой.

Прикованные к тачкам просили, как милости, и их пустить туда же. Им стало совестно за самих себя, совестно за то, что им не доверяют даже и в такие минуты.

– Нет, мы не останемся здесь, простите нас, – кричали они, – пустите сражаться с врагами, мы умрем на батареях.

Кандалы при содействии товарищей вмиг были сняты, и арестанты выстроились в три шеренги.

– Ребята! – сказал им Корнилов. – Марш за мной на Малахов курган, там самоотвержением и храбростью заслужите прощение нашего милостивого Государя за прежние ваши проступки.

С криком «Ура!» тысячная толпа арестантов хлынула за лошадью Корнилова, поскакавшего вперед. Высоко оценили арестанты доверие к ним адмирала, и отслужили они свою службу верой и правдой. Многие из них были убиты на бастионах севастопольских, а оставшиеся в живых заслужили полное прощение, переменили свое поведение и, став честными людьми, удостоены наградой.

На Малаховом кургане Корнилов, как и везде, был встречен громким «Ура!» 44-го флотского экипажа.

Распоряжаясь на кургане, адмирал появлялся в самых опасных местах. Слыша постоянные просьбы своих приближенных возвратиться домой, Корнилов хотя и соглашался их исполнить, но не вполне.

– Постойте, мы поедем еще к тем полкам, – сказал он, указывая на Бородинский и Бутырский полки, – а потом госпитальной дорогой домой.

Постояв еще несколько минут, он в половине двенадцатого часа произнес: «Ну теперь поедем», но не успел сделать и трех шагов, как ядро оторвало ему левую ногу у самого живота. Адмирал упал; его подняли, перенесли за насыпь и положили между орудиями.

– Ну, господа, предоставляю вам отстаивать Севастополь! Не отдавайте его, – сказал В. А. Корнилов окружавшим его и скоро потерял память, не испустив ни одного стона. Он пришел в себя только на перевязочном пункте и причастился Св. Таин. Заметив, что его хотят переложить на носилки, но затрудняются приподнять, чтобы не повредить рану, Владимир Алексеевич сам через раздробленную ногу перекатился в носилки и был отнесен в морской госпиталь. Чувствуя приближение смерти, он ожидал минуту эту с совершенным спокойствием.

– Скажите всем, – говорил он окружающим, – как приятно умирать, когда совесть спокойна. Благослови, Господи, Россию и Государя, – прибавил он, – спаси Севастополь и флот.

В половине четвертого часа пополудни доблестного адмирала не стало, и войска, верившие в его счастье и необыкновенные способности, с грустью узнали о его кончине.

На том месте Малахова кургана, где убит В. А. Корнилов, был сложен крест из неприятельских бомб и ядер, а сама батарея, по высочайшему повелению, была названа бастионом Корнилова.

Между тем борьба с английскими батареями продолжалась. Наша артиллерия действовала отлично. Состязание двух противников поддерживалось с особой живостью, как вдруг, в 3 часа 17 минут пополудни, одна из неприятельских бомб пробила пороховой погреб – и страшный взрыв потряс весь 3-й бастион. Начальник артиллерии третьего отделения, капитан 1 ранга Ергомышев, упал замертво, контуженный в голову; начальник бастиона, капитан-лейтенант Лесли, пропал бесследно, и множество нижних чинов разорваны на части. Обезображенные трупы их валялись повсюду, во рву и между орудиями: там груда рук, тут одни головы без туловища. Бастион представлял картину полного разрушения. Вся передняя половина насыпи была сброшена в ров, многие орудия и станки опрокинуты, так что несколько минут бастион не мог производить выстрелов. Затем убыль прислуги была пополнена и выстрелы загремели ожесточеннее прежнего. Соседняя с бастионом батарея Будищева с громкими криками «Ура!» открыла самый частый огонь, наносивший жестокий вред англичанам.