Грэм Робб - Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира

Некоторые из этих ранних антропологов были такими же бессердечными, как туристы, врывавшиеся без разрешения в чужие дома. Шестьдесят черепов, ко торые они в 1870-х годах увезли с одного кладбища в Авероне , были частями трупов людей, у которых остались живые родственники. Интерес к наготе ученые тоже проявляли: они уговаривали местных жителей обнажить перед фотоаппаратом их атавистические тела. Туристы толпами съезжались в нетронутые места Франции, чтобы успеть насладиться ими, пока их не испортили другие туристы. Ученые мчались в ее отдаленные места, например в Прованс, в Савойю, на Корсику и в лесистую местность Тьераш возле границы с Бельгией, чтобы покупать почтовые открытки и измерять черепа, хотя один исследователь предупреждал, что « антропометрическое исследование может оказаться трудным и даже опасным». В этом отношении колонии Франции были исследованы лучше, чем она сама. Основатель Антропологического общества Пьер Брока в 1879 году напомнил своим коллегам, что «до сегодняшнего дня антропологи описали и измерили больше негров, чем французов ».

Во Франции основой этой молодой научной дисциплины были две противоречившие одна другой идеи. Первая: дикари из предместий промышленных городов – «опасные слои общества», так пугавшие средний класс, – имеют темную кожу и низкий рост не из-за плохих условий жизни, а оттого, что принадлежат к очень примитивным расам. Вторая идея: побежденные галлы стали основой нации и, несмотря на века вторжений и смешивания своей крови с чужой, преемственность поколений не прерывалась, и население Франции сохранило в себе неизменными основные черты своих предков.

Большинство антропологов понимали, что «чистокровных» французов не существует . Они знали также, что слова «галл» и «кельт» – лишь термины, в которые ученые заворачивают свое большое невежество, как в упаковочную бумагу. Но, к несчастью, некоторые из их незрелых теорий были весьма соблазнительны. Наполеон III, а позже маршал Петен и Жан-Мари Ле Пен использовали миф об импульсивных и тщеславных, но по своей сути порядочных галлах, чтобы продвинуть свой образ Французского государства. Предков-галлов можно было с гордостью противопоставить темнокожим лентяям – средиземноморским соседям Франции, но галлы, утверждали они, отличались и от варваров из-за Рейна с их строгим порядком и дисциплиной. Особенно важно было показать, что жители Лотарингии, которые сначала жили под угрозой немецкого вторжения, а потом, когда оно произошло, стали жить под немецкой властью, по своей сути – галлы.

Новая наука затронула души французов отчасти потому, что рассказывала увлекательные истории о древних существах, живущих в современном мире. Наука, которая может объявить, что рабочий, который приносит тебе уголь, – реликтовый первобытный человек , не могла остаться без слушателей. Кроме того, она как будто подтверждала свидетельства других наук. Статистика показывала, что «периферия» Франции – а это почти все местности, которые расположены ближе к морю, чем к Парижу, – была, по сути дела, другой страной. Прославленная «Карта просвещения и неучености во Франции» (1824), составленная бароном Дюпеном, показывала степень образованности или «цивилизованности» жителей каждого департамента в черно-белых тонах – от ярко-белого для территорий с наиболее образованным населением (Париж и Иль-де-Франс) до густого черного (Овернь). Более поздние варианты этой карты были изданы под грубым заголовком «Карта невежества». В 1837 году карты Адольфа д’Анжевиля, на которых были показаны уровень грамотности населения, рост местных жителей – высокий или низкий, их законопослушность или склонность к преступлениям, прочертили линию от Сен-Мало до Женевы. Чуть позже было доказано, что эти географические различия не обусловлены генетически, а порождены случайными и временными обстоятельствами.

Если данные науки не подходили под любимую теорию, их всегда можно было подправить. Пьер Брока основывал свои заключения на форме черепов и делил их на брахицефалические (дословно «короткоголовые») и долихоцефалические («длинноголовые»). Позже данные о черепах парижан показали, что люди более высокой расы занимают, как правило, более высокое положение в обществе. Получалось, что парижская буржуазия находится на самой вершине социально-антропологической пирамиды. «Череп современного буржуа больше по объему, чем череп пролетария». Однако случился и тревожный факт: черепа басков оказались больше, чем парижские, хотя были взяты с кладбища «невежественной и отсталой деревни» , которую торговля и промышленность лишь недавно вывели из «растительного» состояния. Но все же рецензент, писавший о книге Брока, приписал в этом месте: « Г-н Брока вовсе не делает из этого вывод , что баски умнее, чем парижане!» Без сомнения, этот рецензент сам рассмеялся при этой мысли.

Антропологи, как большинство их собратьев-академиков, выставляли свои открытия на рынок в комплекте с подходящими толкованиями, но все же они сумели собрать очень много ценной информации о жизни во Франции XIX века: инструменты и резные изделия; предметы культа и подарки любимым; символические знаки и системы счета , которыми пользовались не знавшие букв бретонские крестьяне; лингвистические особенности баскского языка, доисторическое происхождение которого доказывали тем, что названия всех домашних животных и сельскохозяйственных растений в нем заимствованы из других языков. Некоторые бросавшиеся в глаза черты внешности, которые антропологи считали расовыми признаками, на самом деле были результатом образа жизни , которая была распространена в значительной части Европы до конца XIX века. В некоторых местностях, особенно в Гаскони и Оверни, младенцев укладывали в мелкие деревянные люльки с углублением для головы и привязывали ремнями. Подушек или подстилок в углублении не было. Череп ребенка во время роста принимал форму выемки, в которой лежал, и к тому времени, когда малыш начинал ходить, у него была широкая голова и высокий плоский лоб. Поскольку младенцы, просыпаясь, инстинктивно поворачиваются к свету, эти головы часто были странно асимметричными. Позже, чтобы растущий мозг не расколол череп (так объясняли повивальные бабки, которых спрашивали об этом в 1900-х годах), голову ребенка туго обвязывали шарфом; в богатых семьях Лангедока шарф заменяли полосой крепкого сукна, которая называлась sarro-cap. Многие мужчины и женщины носили эту головную повязку всю жизнь и чувствовали себя голыми без нее.

Измерявшие черепа антропологи увековечили на бумаге географию той Франции, которая теперь полностью исчезла. В 1833 году более половины мужчин и женщин в богадельнях Руана и почти все жители некоторых частей Лангедока имели искусственно измененную форму головы и еще какой-нибудь части лица: носовой хрящ раскалывали и вытягивали нос, придавая ему «орлиный» изгиб, или уши расплющивали и обматывали тугими повязками, которые оставляли на них борозды, в результате ухо становилось похоже на смятый, а потом проглаженный с большой силой предмет белья. Группы населения отличались одна от другой походкой и жестами, как поля разных местностей – культурами, которые на них росли. То, как человек шагал и как смотрел на мир, могло указывать на его происхождение так же ясно, как акцент. Если заднюю часть черепа удлиняли, центр тяжести всего тела смещался, мышцы шеи старались компенсировать это отклонение, и угол, под которым располагался глаз, изменялся, особенно если при удлинении изменилась форма глазницы.