Сергей Дроков - Адмирал Колчак и суд истории

На четвертом заседании, представляя проект программы работы ЧРТ, Александр Григорьевич причину отказа от хронологии объяснил маловразумительной фразой: «…После того как вице-адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем […] уже не было таких ярких переломных моментов…» [494]Он предложил ограничить допрос подсудимых, опрос свидетелей и оглашение документов последними пунктами из составленного им «Обвинительного заключения». Причем в самой программе первым поставил вопрос, который в заключении не рассматривался вовсе. Публичному обсуждению членами трибунала проект подвергнут не был.

Вопросы сводились к следующему: «1. Характеристика деятельности учредительной власти эсеровской Директории, для чего необходимо допросить свидетелей Дербера, Патушинского, нескольких подсудимых, а также огласить соответствующие документы, 2. Организация вооруженных карательно-экспедиционных дезорганизаторских сил для систематической борьбы с рабоче-крестьянской властью: а) антисоветская агитация в России и за границей, б) дезорганизация советского тыла (агитация за взрывы, заговоры, поджоги и т. п.), в) поддержка Деникина и Юденича, г) организация войсковых частей для порабощения и угнетения трудовых масс России, 3. Организация расхищения достояния трудового народа, 4. Демонстрация ряда фактов, свидетельствующих о варварском разрушении этого достояния, 5. Сношения колчаковского совмина с заграницей и, в частности, приглашение им иноземных вооруженных частей на территорию Сибири и Дальнего Востока, 6. Организация как в тылу, так и около советского фронта массовых и групповых убийств рабочих и трудового крестьянства, с одной стороны, и активных советских деятелей – с другой» [495].

27 мая, после объявления И.П. Павлуновским об открытии седьмого заседания, обвинитель вновь изменил направление процесса. Он ходатайствовал о разрешении, прежде чем приступить к заслушиванию объяснений подсудимых, допросить Дмитриева и Третьяка. Напоминания защиты о необходимости соблюдения последовательности тактики ведения суда оказались тщетными. В результате стремление Гойхбарга раскрыть «характер участия в организации, которая характеризовалась как Совет министров», по сути, выразилось в вопросах, нашедших свое объяснение в предварительных следственных материалах, а выступление обвинения вместо объективной оценки работы Совета министров сосредоточилось на тайной военной организации партии социалистов-революционеров, ставившей своей целью свержение колчаковской власти в декабре 1919 г. [496]

В тот же день, когда защитник Бородулин попросил разрешения задать вопросы подзащитным, обвинение напомнило о принятом трибуналом решении прекратить допрос и дать подсудимым возможность сделать заявления, и просьба защитника была отклонена. Если принять во внимание точность ведения стенографической записи процесса, то это запрещение вызывает по меньшей мере недоумение. Во-первых, 26 мая упомянутое решение ревтрибуналом публично не обсуждалось, во-вторых, в начале седьмого заседания ни председатель, ни обвинитель не отказывали защите в праве опросить подзащитных.

Анализ тактики судебного разбирательства выявляет две особенности, которые сразу бросаются в глаза: ведущую роль обвинения в судебном расследовании и в то же время его недостаточную подготовленность к процессу. На этих двух положениях стоит остановиться подробнее. Особое, привилегированное по отношению к защите положение обвинения просматривалось на протяжении всего суда. Обвинитель А.Г. Гойхбарг не только выбирал, изменял, тасовал тактику и формы судебных заседаний, но и вызывал большее, нежели защита, количество свидетелей, делал резкие безнаказанные замечания защите и даже суду.

Так, в конце третьего дня он снял вопрос председателя Чрезвычайного революционного трибунала замечанием: «Когда дойдем до этого вопроса, тогда мы Дмитриева и спросим, а сейчас не допрашивать». Точно так же обвинение превышало свои полномочия, определяя качество и значимость представленных защитой документов: «…Все это, написанное в бумажках, абсолютно не исполнялось», «…Я считаю, было бы искажением процесса ссылаться на бумажки, с которыми никто не считался». А возражение защиты, сославшейся на обвинительное заключение, где разъяснялось, как надо смотреть на все «бумажки», обвинитель использовал для очередного возражения по ходу следствия, усмотрев в нем «замечание […] через голову суда» [497].

Поведение Гойхбарга в некоторые моменты становилось вызывающим. Кульминация наступила на восьмом заседании, когда обвиняемым была предоставлена возможность объяснить свои мотивы и действия. В самом начале заседания Александр Григорьевич потребовал, чтобы подсудимые объяснялись в совокупности, «по фактам и действиям, которые являются, с точки зрения обвинителя, чрезвычайно преступными», а не занимались «биографическими безобидными разглагольствованиями». В противном случае он считал бы свое присутствие на процессе излишним. Через некоторое время угроза была выполнена, «ввиду выяснившегося характера так называемых объяснений подсудимых и […] неотложных дел», А Гойхбарг демонстративно покинул зал [498].

Приведенных фактов, несомненно, достаточно, чтобы подтвердить уже высказанную выше мысль: объективность судебного разбирательства и равноправие сторон были лишь декларируемой формальностью, направление процесса и его задачи определялись только обвинением. С другой стороны, судебные заседания отличались плохой подготовленностью, а линия поведения обвинения была недостаточно четко продумана [499], что можно увидеть на примерах даже казуистического свойства.

Например, в обвинительной речи, заключавшейся в формальном оглашении Косаревым составленного Гойхбаргом заключения, один из обвиняемых, профессор Болдырев (кстати, на тот момент уже покойный) обвинялся в провозглашении на собраниях здравиц в честь Верховного правителя. А на пятом заседании ЧРТ, цитируя статью Дюшена в газете «Свободная Россия», где автор выступал против «белопанской» Польши и призывал русских граждан «встать на защиту своего отечества» [500], государственный обвинитель дошел до смешного абсурда. Он обвинил Национальный центр и «родственные ему организации» в разложении Красной армии «похвалами».

Кроме мелких и иногда смешных несуразностей, ход процесса изобиловал большим количеством накладок, также демонстрирующих его плохую подготовленность. В преамбуле обвинительного заключения, при перечислении обвиняемых, не упоминались Малиновский и Хроновский, которые прошли в приговоре. В то же время назван уже упоминавшийся покойный профессор Болдырев и М.А. Гришина-Алмазова. Последняя обвинялась в «орудовании» в Военно-промышленном комитете. Однако простой опрос свидетелей и самой подсудимой выявил, что к этому комитету Мария Александровна никакого отношения не имела, а занималась благотворительностью.