Евгений Глущенко - Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования

Кауфман первым сформулировал принципы отношения государства к исламу в Туркестане. Они легли в основу проводимой им политики невмешательства во внутренние дела мусульманского общества и игнорирования его духовенства как силы чуждой интересам России в Средней Азии. Кауфман надеялся, что в результате такой политики мусульманские священнослужители быстро утратят авторитет и влияние среди «туземного» населения, которое быстро станет приобщаться к русской цивилизации. Надежды эти не оправдались ни при Кауфмане, ни при его преемниках.

Все годы управления краем Кауфман стремился преодолеть скрытную, но от этого не менее эффективную враждебную деятельность мусульманских законоучителей. Делались попытки как ослабить их влияние на умонастроения с помощью административных мер (земельная реформа), так и привлечь на сторону новой власти: реставрировать мечети и медресе, имевшие историческую ценность памятников; однако победить их глухую, глубокую враждебность никогда не удавалось. Методично и неустанно в мечетях и коранических школах они проповедовали идеи религиозной войны против неверных. Русской администрации это было хорошо известно. Но этого мало: к антироссийской пропаганде местных священнослужителей добавилась не менее враждебная проповедь приезжавших из России татарских мусульманских деятелей, которые «работали» главным образом в среде кочевого населения. В отчете генерал-губернатора Туркестана читаем: «..Наиболее важным результатом татарского переселения в степь можно считать заселение городов и станиц Семиреченской области, в особенности городов, где татары вместе с немногочисленными сартами составляют более 25 % населения. Татарские муллы стремятся создать себе как можно более прочную иерархическую роль в кочевьях. их лучшее средство к умножению выгод состоит в увеличении числа степных мечетей, управляющих духовным воспитанием паствы под фанатичным руководством» [522].

То были сильные конкуренты, то была реальная угроза. Что можно было им противопоставить? В окружении Кауфмана было немало сторонников наступательного православного миссионерства (Остроумов, например), однако начальник края категорически не соглашался с ними. У него был свой взгляд: внедрение основ христианской цивилизации, но без миссионерства; никакой конкуренции исламу, чтобы не подогревать мусульманский фанатизм. Православные и другие христианские священники служили только в новых русских городах, и даже на запрос об основании Туркестанской епархии Кауфман ответил отказом. Запрет на миссионерскую деятельность, однако, должен был, по его мнению, распространяться на все концессии, и мусульманство не могло быть исключением. А потому «в первый же год моего управления генерал-губернаторством, – написано в отчете, – я удалил мулл, присланных из Уфы, по распоряжению тамошнего главного муфтия, отменил все начатые до меня официальные сношения наших властей с мусульманскими учреждениями и устранился, даже отступив для того от буквы Временного положения 1867 г., – от признания и утверждения новых вакуфных пожертвований» [523].

Справедливости ради надо сказать, что татары, знавшие местные языки и обычаи, оказывали русской администрации неоценимые услуги как переводчики и посредники, потому что на первых порах русские офицеры и чиновники местных языков не знали.

Признав ислам как законно существующую в стране конфессию, власти были вынуждены учитывать особенности догматов «магометанской веры» и отправления мусульманского культа. Это заставило их организовывать особый, с использованием Корана, порядок принесения воинской и судебной присяги, предоставлять «магометанам», работающим в промышленности, на стройках и в казенных учреждениях, время для ежедневной пятикратной молитвы, способствовать организации паломничества к святым местам ислама.

Это были необходимые условия для создания мирной обстановки в мусульманских районах, вошедших в состав империи. Однако у создателей империи была и более масштабная цель – максимально интегрировать русскоподданных мусульман в «единое государственное тело». Ничего оригинального в этом стремлении не было – о том же пеклись, видимо, все имперские владыки на Западе и Востоке. Совсем чужеродные элементы дестабилизировали любое многонациональное и многоконфессиональное государство. На практике, однако, налаживая отношения с мусульманством, власти России столкнулись с неразрешимой задачей. Мусульманский мир России в XVIII в., в XIX в. и в начале XX в. (впрочем, и через сто лет) был в основном послушен и лоялен по отношению к государству, но он никогда не желал расставаться с конфессиональной самобытностью своей жизни, которую ислам регламентирует всесторонне. Российские мусульмане могли временами испытывать достаточно сильное наружное давление, иногда в ответ на такое давление мимикрировать, внешне охотно соглашаться с начальством, но они упрямо сохраняли традиционные устои миропонимания и повседневного существования. Какое-то время казалось, что имперская власть нащупала оптимальный путь внедрения «русских начал» в мусульманскую среду – влияние через школу, основанную на базе русских программ обучения и с преподаванием на русском языке. Однако в конце XIX в. мусульманскую интеллигенцию увлекла идея создания «новометодных» школ, в которых обучение велось на национальном «материнском» языке. При этом те же люди, которые ратовали и устраивали «новометодные» школы, были сторонниками обучения и русскому языку и были вполне лояльны по отношению к России, но категорически не желали растворения своего мусульманского мира в «российской имперской общности», ревниво оберегая свою конфессиональную идентичность.

Идея «слияния мусульманства с российской общностью» была скорее мечтой. Ее лелеяли в миссионерских кругах официального православия, о ней писали и говорили влиятельные сановники и известные публицисты, но в действительности мало что менялось – мусульмане не хотели идти ни на какие уступки.

В большинстве своем государственные мужи и крупные чиновники России конца XIX и начала XX в. были прагматиками и мыслили вполне реалистично. Они, как правило, сознавали, что возрастающая масса последователей «магометанского закона» сохранила и будет сохранять впредь свой «закон» и изменить что-либо в деле «ослабления ислама» практически невозможно.

Наиболее толковые русские чиновники и офицеры, чаще всего жандармы, сознавали, что действовать по отношению к исламу надо крайне «осторожно» и «деликатно», а лучше всего – вообще его «не трогать» [524].

И тем не менее отношение к мусульманству, особенно после вхождения во второй половине XIX в. в состав империи очень большого исламского региона – Туркестана, в высших сферах России менялось и колебалось в зависимости от внутри-и внешнеполитической конъюнктуры. У нас есть возможность благодаря трудам современных востоковедов (Д.Ю. Арапова, Е.И. Ларина, Д.В. Васильева и др.) представить здесь мнение столпов российской государственности, таких как С.Ю. Витте, Д.С. Синягин, Д.А. Милютин, П.А. Столыпин, и менее знаменитых деятелей имперской России. Считаю нужным напомнить, что в те последние пятьдесят лет, что Туркестан находился в составе империи, обстановка внутри и вокруг страны быстро менялась.