Алексей Щербаков - Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

Однако довольно быстро Троцкий переориентировался – он стал интересоваться более американскими делами. Лев Давидович стал сотрудничать с еврейской социалистической газетой «The Jewish daily forward», да и вообще, так сказать, собрался отряхнуть европейскую пыль со своих ног и стать американцем. Вот что он писал:

«Величайший по значению экономический факт состоит в том, что Европа разоряется в самых основах своего хозяйства, тогда как Америка обогащается. И, глядя с завистью на Нью-Йорк, я, еще не переставший чувствовать себя европейцем, с тревогой спрашиваю себя: выдержит ли Европа? Не превратится ли она в кладбище? И не перенесется ли центр экономической и культурной тяжести мира сюда в Америку?»

Позиция Троцкого была резко антивоенной, так как он выступал за интернационализм.

«Необходимо сознательно выбрать одно из этих двух направлений, несовместимых для американцев, особенно для тех еврейских американских рабочих, кто еще не сделал выбора».

САСШ к тому времени еще не вступили в Первую мировую войну – и в Америке было множество людей, отрицательно относившихся к тому, чтобы страна лезла в эту бойню. Разумеется, немцы финансировали антивоенные круги. Но с другой стороны – а вот за каким чертом американским рабочим нужно было переть за океан, чтобы класть свои головы? Вот именно. Так что не все так просто.

Короче говоря, Троцкий устраивался в Америке всерьез и надолго. И тут грянула Февральская революция. И он тоже стал рваться в Россию, которую так презирал. Причины называют разные. И бешеное честолюбие Троцкого, его желание «творить историю», и интересы американских зерноторговцев, которым был выгоден больший бардак в России. (САСШ и Россия являлись конкурентами в хлебной торговле.)

Так или иначе, Троцкий двинулся через Атлантику. Однако у него не было «пломбированной каюты». И начались неприятности.

«Через шесть дней морского пути из Нью-Йорка во время остановки в канадском порту Галифакс ему, членам его семьи и еще шестерым его попутчикам было предложено сойти на берег. Троцкий отказался выполнить приказ, и его на руках снесли с судна представители канадских властей. Семья была взята под наблюдение полиции, а поскольку Троцкий был заподозрен в тайных связях с Германией, то его направили в лагерь для немецких военнопленных в городе Амхерст. Здесь содержались главным образом члены команд военных судов, потопленных союзниками, а также лица, заподозренные в связях с Германией. Начальник лагеря полковник Моррис разъяснил Троцкому: „Вы опасны для нынешнего русского правительства… Вы опасны для союзников вообще“. В ответ на протесты Троцкого этот бывший участник англо-бурской войны буркнул: „Попался бы он мне на южноафриканском побережье“».

Вот в каких по собственному свидетельству Троцкого условиях его вынудили жить после комфортабельной нью-йоркской квартиры:

«…В старом, до последней степени запущенном здании чугунолитейного завода… Нары для спанья расположены в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны помещения. В этих условиях нас жило 800 человек. Нетрудно себе представить, какая атмосфера царила в этой спальне по ночам. Ко всему прочему среди заключенных было пятеро сумасшедших».

Напомню, что тогда Канада являлась британским доминионом. И англичане приняли меры. Так что Ленин, не желая лезть на английскую территорию, был прав.

Лев Давидович поднял большой шум – благо он имел возможность отправлять телеграммы. Депеши он слал куда только можно, в том числе и премьер-министру Англии и Временному правительству России. В конце концов, его выпустили. То ли недооценили товарища, то ли за него кто-то заступился. Потому что англичан никакими протестами не проймешь. Но 5 мая 1917 года Троцкий прибыл в Петроград.

Подтянулись и другие. Из Парижа вернулся Савинков, из Лондона – Кропоткин. Эти товарищи занимали оборонческую позицию – так что у них проблем с возвращением не было. Тем временем за границу потянулись совсем иные люди…

Итак, к началу войны практически все политические эмигранты вернулись в Россию. Остались главным образом те, кто считал себя «гражданином мира». Особенно много таких было во Франции. Политикой они не интересовались. До поры до времени. Дело в том, что эти люди, в основном, жили за счет собственности, находившейся в России. А когда после победы большевиков эта собственность накрылась, вот тогда-то данные господа стали проявлять очень большую активность…

Кроме того, во Франции находились солдаты так называемого «Русского экспедиционного корпуса». Хотя на самом-то деле никакого корпуса, то есть единого военного подразделения под общим командованием, не существовало.

«Дело идет о тех четырех пехотных бригадах, которые разновременно были посланы во Францию и в Салоники под начальством генералов Лохвицкого, Марушевского, Дидерихса и Леонтьева. Две из них находились на французском фронте, а другие две – на Салоникском. Они входили в состав французских армий и корпусов и никаким общим русским руководством объединены не были.

Бригады эти численностью около семи тысяч человек каждая ничем, за исключением 1-й, не отличались от обыкновенных русских бригад, хотя носили название „особых“.

… Посылка наших войск во Францию оказалась, конечно, политической ошибкой, но совершена она была не французским и не русским командованием, а теми парижскими политиканами, которые, не продумывая достаточно вопросов, принимают упрощенные решения за гениальные.

Один из таких вопросов возник осенью 1915 года: военная промышленность из-за нехватки рабочей силы оказалась в столь тяжелом положении, что для работы на заводах пришлось возвращать солдат с фронта из поредевших уже рядов французской армии. Парижские мудрецы решили разрубить этот узел одним ударом топора, выписав людей из России, представлявшей, по их мнению, неиссякаемый источник пополнений».

Но идея о массовой переброске русских войск осталась нереализованной. На Западном фронте сражалось около семи тысяч бойцов.

Кстати, в этом корпусе воевал известный поэт Николай Гумилев. Он был одним из немногих офицеров, вернувшихся в Россию. С русскими войсками связан еще один эпизод. В капитана Маслова влюбилась знаменитая авантюристка Мата Хари, которую «желтая» пресса превратила в «великую шпионку» [60].

Солдаты этих частей в 1917 году начали бунтовать, требуя отправки домой – тем самым наглядно демонстрируя «заразу большевизма».

Новая волна эмигрантов началась уже с февраля 1917 года. За границу потянулись разнообразные царские сановники – из тех, кому не удалось устроиться при новой власти. Впоследствии эти господа сыграли не самую лучшую роль в истории русской эмиграции, поскольку ничего не понимали в том, что происходило потом в России – ни при Временном правительстве, ни во время Гражданской войны. Зато много шумели и всех учили жить.