Валерий Шубинский - Гапон

В письме центрального комитета приведены слова Черемухина: „Я заварю сегодня кашу, а ты, Петров, бери самую большую ложку и расхлебывай“. Черемухин сказал не так. Он, убеждая Н. Петрова идти, говорил: „Ты, Петров, заварил кашу, и ты должен взять самую большую ложку и ее расхлебывать“».

Аркадий Петров, Алексей Аладин.

«Приехал я в Петербург на днях; ни с Петровым, ни с Черемухиным раньше знаком не был и познакомился совершенно случайно: я был свидетелем при посещении Н. Петрова депутации от комитета.

После разговора с Петровым Черемухин ушел раньше остальных двух членов депутации и зашел второй раз вечером, надеясь застать Петрова. Но Петрова не было, и мы с Черемухиным сидели и разговаривали часа полтора.

…Черемухин спросил меня:

— Скажите мне совершенно откровенно, не стесняясь, что думает обо мне Петров?

Я отвечал, что познакомился с Н. Петровым только накануне, толкуя об этом деле, и все время Н. Петров отзывался о нем, Черемухине, как о самом лучшем своем товарище, которому он доверяет больше всех.

О Гапоне Черемухин отозвался так:

— Это человек, для которого за коробок спичек погубить 1000 человек — ничего не значит. Я сегодня кончу это дело, — и он сказал мне, что намерен покончить с собой. Я начал доказывать ему, что это совершенно бесполезно, что он еще молод и может долго работать на поприще рабочего дела. Он ответил:

— Напрасно вы так думаете. Я не могу больше работать, потому что я не могу больше верить никому. Как я буду, например, хоть социал-демократом? Я постоянно буду думать: а может быть, Плеханов — тоже вроде Гапона? Никому я не верю! И жить мне больше не для чего…» [58] Петров Н. Правда о Гапоне. СПб., 1906. С. 17–20.

«— Я произнес страстную речь. Напомнил кровь товарищей, убитых 9 января. Атмосфера сгустилась. Я чувствовал, что что-то сейчас должно случиться. Молния заблестит, гром грянет. А как раз после меня пришлось говорить Черемухину. Я же ему револьвер дал. Он парень честный, хороший. Он решил убить Петрова. В тот же вечер он мне сказал: „Решено“, т. е. что убьет его как изменника. Сидел он против меня на другом конце стола. Поднимается и вдруг заявляет: „Нет правды на земле!“— и трах — раз, два, три. Последнюю пулю прямо в лоб себе поставил и спустил. Здоровые парни около него сидели, но от неожиданности не успели помешать. Я бросился к нему. Рабочие меня обступили, схватили за руки и часа полтора упрашивали, чтобы я не убивал себя.

Гапон рассказывал с большим жаром и жестикуляцией.

Походив немного по комнате, добавил спокойно и смеясь:

— С чего они взяли, что я хотел себя убить?

Опять ходит и, став уже серьезным, продолжает:

— Полтора часа убеждали. Я заставил их поклясться (нахмурил брови) над телом товарища, что они всю жизнь будут служить рабочему делу. И только тогда сказал, что не наложу на себя руки. Да, трагическая была картина, Мартын».

«Когда Петров возвращался в Россию с поручениями Гапона, этот авантюрист предложил Черемохину убить Петрова, после того, как последний исполнит поручения. Черемохин дал слово, — он сам рассказывал мне это за несколько дней до самоубийства. Черемохин — именно тот рабочий, который, узнав об истории с кражей 30 т[ысяч рублей] и о роли Гапона в ней, застрелился на глазах попа и своих товарищей».

Что можно сказать по этому поводу? Если Гапон действительно поручил Черемухину убить Петрова (или поощрительно отнесся к высказанному им намерению сделать это), это не только нравственно скверно, но прежде всего совершенно безумно в практическом смысле — особенно учитывая те обстоятельства, в которых Гапон и его организация оказались к февралю. Впрочем, и без того ответственность за трагедию прямо или косвенно лежит на Гапоне, запутавшемся в политических играх и впутавшем в них своих приверженцев. Он и ощущал свою вину — насколько он вообще был в состоянии это делать. Впрочем, о муках совести Гапона мы знаем от Мануйлова… который сам о совести имел представление скорее теоретическое.

Что касается Черемухина, то он-то в любом случае убивать Петрова, вероятно, не собирался. Оружие было нужно ему, чтобы свести счеты с жизнью. Но другие гапоновцы были настроены решительно. Некто Еслаух, например, в день похорон Черемухина (23 февраля) явился домой к Петрову, застал только его жену — и угрожал ей расправиться с ее мужем-предателем.

С другой стороны, в тот же день, когда погиб Черемухин, у Гапона в помещении центрального комитета в присутствии Стечькина и других состоялось бурное выяснение отношений с Алексеем Григорьевым, которого в конце концов силой вывел из здания сторож. Скандал из-за разоблачений Петрова случился в момент, когда дела в организации и так-то пошли хуже некуда — по внешним причинам. У гапоновцев было более чем достаточно причин для отчаяния — и для взаимного раздражения…

Что же происходило с «Собранием» и с Гапоном в первые полтора месяца 1906 года?

Отделы формально были открыты, помещения арендованы, плата внесена, деньги имелись. Но никакой деятельности, кроме выплаты пособий по безработице, — ни лекций, ни концертов и танцевальных вечеров (которые приносили бы прибыль) организовать пока не удавалось. Для этого требовалось особое разрешение — а власти все медлили. Гапон не понимал почему.

Где-то в конце первой декады января Мануйлов объяснил: против восстановления «Собрания» категорически выступает Дурново. Произошло именно то, чего в декабре опасался Гапон. Восстание случилось, было подавлено, и в результате позиции Витте (и других правительственных либералов) ослабели, а Дурново (и других «реакционеров») — укрепились.

Мануйлов сказал, что есть человек, который может помочь — Петр Иванович Рачковский, действительный статский советник, вице-директор Департамента полиции.

Итак, Рачковский. Одна из самых ярких и самых малосимпатичных фигур в истории российского политического сыска.

Рачковскому было 55 лет. Из дворян, но всего лишь с «домашним образованием», он начинал службу с нижайших должностей: почтовый сортировщик, канцелярист… Дослужился до судебного следователя — потом отставка при сомнительных обстоятельствах — литературная поденщина — дружба с народовольцами — арест — вербовка — раскрытие (между прочим, разоблачил Рачковского знаменитый Клеточников, внедрившийся в Третье отделение агент «Народной воли») — переход в «штат»… Кое-что общее с молодостью Зубатова. Но Зубатов был человек с идеями и принципами. У Рачковского второго, по крайней мере, никогда не водилось.