Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны

Наконец, все эти усилия увенчались успехом: Риббентроп лично обратился к Гитлеру и получил его согласие принять Шуленбурга 33. К моменту этой встречи Риббентроп, кажется, стал твердым приверженцем позиции, которую отстаивал Шуленбург и другие. Тем не менее он разыгрывал свои карты весьма осторожно. Он предпочитал сначала выяснить позицию Гитлера, а уже потом принимать на себя какие-либо обязательства. Накануне приема Шуленбурга Гитлером, он послал графу из своего спецпоезда указание сделать запись беседы с Гитлером и немедленно направить эту запись ему 34. Кроме того, Риббентроп спешно связался с Вайцзеккером по телефону из Зальцбурга и приказал, чтобы министерство иностранных дел снабдило его своей оценкой докладной записки Шуленбурга, так как он сам обдумывал представление Гитлеру доклада по тому же вопросу. В ту зиму 1941 г. Вайцзеккер не меньше двух раз вел с Риббентропом долгие беседы, выдвигая тщательно продуманную аргументацию против войны с Россией. 6 марта 1941 г. он подготовил пространную докладную записку, где изложил аргументацию против войны с СССР и даже выступил за военный союз. Однако эту докладную он Риббентропу не передавал. А теперь он продиктовал ее основные тезисы по телефону. Он придерживался той позиции, что «Германия не может надеяться на то, чтобы победить Англию в России». Вот главная мысль его записки: «Нападение Германии на Россию лишь вызовет у англичан новый подъем духа. Там расценят это как неуверенность немцев в своем успехе в борьбе против Англии. Этим мы не только признаем, что война продлится еще долгое время, но тем самым фактически можем затянуть ее, вместо того, чтобы закончить быстрее» 35.

Наконец, 28 апреля Гитлер дал Шуленбургу личную аудиенцию в Рейхсканцелярии. Докладная записка Шуленбурга лежала на столе у Гитлера, закрытая. На протяжении всего приема Гитлер не обращал на нее внимания. Вместо этого он вел самый общий разговор о международном положении 36. К Шуленбургу он относился с недоверием и тщательно следил за тем, чтобы не раскрыть своих истинных планов. В ходе беседы он отзывался о русских в оскорбительных выражениях, допытываясь, «какой бес в них вселился», толкнув их на подписание Договора о дружбе и ненападении с Югославией. Чтобы сдержать своего чрезмерно усердного посла, Гитлер стал выдвигать против Сталина различные обвинения. Позже они будут использованы как предлог для нападения на Россию. Вмешательство Сталина на Балканах было одним из таких предлогов. Но главное, из-за чего Гитлер разразился бранью, это была якобы проводившаяся русскими мобилизация. Гитлер, как вспоминал позже Вайцзеккер, «имел по этому случаю наглость делать вид перед Шуленбургом, как ранее перед Мацуокой, что германские военные приготовления на Востоке носят оборонительный характер» 37. Возражения Шуленбурга, настаивавшего, что в своих действиях Россия руководствовалась «стремлением иметь 300 % безопасности», Гитлер немедленно отмел. Не добился Шуленбург успеха и в своих стараниях вызвать Гитлера на откровенность, высказав предположение, что «Россия очень встревожена слухами, предрекающими нападение Германии на Россию». Не удалась и его попытка доказать Гитлеру, что Сталин изо всех сил стремится заключить соглашение и готов идти на дальнейшие уступки. А перед тем, как закончить беседу, длившуюся не более получаса, Гитлер заметил, как бы невзначай: «Да, вот что еще: я не собираюсь воевать против России!» 38

Шуленбургу пришлось поспешно выехать в Москву — он должен был успеть на празднование 1 мая в Кремле. В своих мемуарах, опубликованных через много лет после описываемых здесь событий, советник посольства Германии в Москве Хильгер вспоминает, как Шуленбург, выйдя из самолета на московском аэродроме, отвел его в сторону и сказал ему: «Жребий брошен». Шуленбург сказал Хильгеру также, что Гитлер умышленно солгал ему 39. Тем не менее представляется сомнительным, что позиция Шуленбурга была столь пессимистичной. Да, встреча с Гитлером подействовала на него обескураживающе. Но он был все еще преисполнен надежды, что в Москве он сможет добиться дипломатического триумфа. У него по-прежнему были веские основания считать, что все руководство министерства иностранных дел Германии, включая Риббентропа, поддерживает его усилия. Шуленбург был решительно настроен сделать все, что в его силах, несмотря ни на какие трудности, чтобы снять напряженность в отношениях и устранить препятствия на пути к возобновлению переговоров. Его действия на самом деле привели к абсолютно противоположному результату — он укрепил ошибочную, но успокаивающую уверенность Сталина в том, что предотвратить войну все еще было возможно. И, как покажут поистине драматические события нескольких последующих дней, Шуленбург, несомненно, питал надежду на то, что он сумеет убедить Сталина выступить с личной инициативой, которая могла бы рассеять очевидные подозрения Гитлера.

Обстановка в Москве, казалось, была еще более благоприятной для его следующего шага, чем он ожидал. Шуленбург не стал попусту тратить время и быстро подготовил сцену для осуществления своего дерзкого замысла. 3 мая он сообщил в Берлин, что на помещенной на первой полосе «Правды» фотографии членов советского руководства на трибуне Мавзолея во время первомайского парада Деканозов стоял рядом со Сталиным, по правую руку. Шуленбург убеждал свое начальство, что это определенно указывало на «особое внимание, оказанное послу в Берлине» 40. Через два дня Шуленбург пошел на необычный шаг — он пригласил Деканозова и заведующего Центральноевропейским отделом Наркоминдела В. Н. Павлова на завтрак. Завтрак он устроил в собственной резиденции, подальше от потенциальных осведомителей в посольстве.

Разные историки утверждали, что во время этой конфиденциальной встречи Шуленбург раскрыл Деканозову намерение Гитлера напасть на Россию. А. Микоян, мемуары которого вызвали целый ряд ложных истолкований политики Сталина этого периода, высказал предположение, что Шуленбург совершенно четко предупредил Деканозова. За завтраком Шуленбург якобы подошел к Деканозову и прямо заявил ему: «Господин посол, может этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией…» Узнав об этом, Сталин якобы заявил вечером на заседании Политбюро: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов» 41.

Эта версия никак не подтверждается имеющимися отчетами о встрече. Но в ней различимо эхо тех, как свидетельствует Хильгер, колебаний, с которыми Шуленбург предпринимал свою инициативу. Он страшился, что его «будут судить за измену, если станет известно, что мы собирались предупредить русских». Как представляется, Шуленбург и Хильгер в конце концов пошли на этот шаг не с намерением предупредить русских. На самом деле, по свидетельству Хильгера, они ставили задачу указать русским на «серьезность положения» и попытаться повлиять на Сталина таким образом, чтобы он предпринял дипломатическую инициативу, которая «вовлекла бы Гитлера в переговоры и лишила бы его на время каких бы то ни было предлогов для военных действий» 42. Это соответствует версии, высказываемой Молотовым, вспоминавшим, как кажется, более точно, что Шуленбург «не предупреждал, он намекал. Очень многие намекали, чтобы ускорить столкновение. Но верить Шуленбургу… Столько слухов, предположений ходило! И не обращать внимания — тоже неправильно». 43