Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

Мужикъ не говорилъ почти ничего, но его междометiя и мимику можно было расшифровать такъ: "не ваше это дeло, я ужъ и самъ справлюсь, не лeзьте только подъ ноги". Я очутился въ непрiятной роли человeка ненужнаго и безтолковаго, взирающаго на то, какъ кто-то дeлаетъ свою работу.

Потомъ вышло такъ: мой патронъ отбилъ три стeнки очередного ящика и оттуда, изъ-за досокъ, вылeзла глыба льда пудовъ {278} этакъ въ двeнадцать. Она была надтреснутой, и мужикъ очень ловко разбилъ ее на двe части. Я внесъ предложенiе: взгромоздить эти половинки, не разбивая ихъ, прямо на сани, чтобы потомъ не возиться съ лопатами. Мужикъ усмeхнулся снисходительно: говоритъ-де человeкъ о дeлe, въ которомъ онъ ничего не понимаетъ. Я сказалъ: нужно попробовать. Мужикъ пожалъ плечами: попробуйте. Я присeлъ, обхватилъ глыбу, глаза полeзли на лобъ, но глыба все же была водружена на сани -сначала одна, потомъ другая.

Мужикъ сказалъ: "ишь ты" и "ну-ну" и потомъ спросилъ: "а очки-то вы давно носите?". "Лeтъ тридцать" -- "Что-жъ это вы такъ? ну, давайте, закуримъ". Закурили, пошли рядомъ съ санями. Садиться на сани было нельзя: за это давали годъ добавочнаго срока -- конское поголовье и такъ еле живо; до человeческаго поголовья начальству дeла не было.

Начался обычный разговоръ: давно ли въ лагерe, какой срокъ и статья, кто остался на волe... Изъ этого разговора я узналъ, что мужика зовутъ Акульшинъ, что получилъ онъ десять лeтъ за сопротивленiе коллективизацiи, но что, впрочемъ, влипъ не онъ одинъ: все село выслали въ Сибирь съ женами и дeтьми, но безъ скота и безъ инвентаря. Самъ онъ, въ числe коноводовъ чиномъ помельче, получилъ десять лeтъ. Коноводы чиномъ покрупнeе были разстрeляны тамъ же, на мeстe происшествiя. Гдe-то тамъ, въ Сибири, какъ-то неопредeленно околачивается его семья ("жена-то у меня -- просто кладъ, а не баба") и шестеро ребятъ въ возрастe отъ трехъ до 25-ти лeтъ ("дeти у меня подходящiя, Бога гнeвить нечего"). "А гдe это городъ Барнаулъ?" Я отвeтилъ. "А за Барнауломъ что? Мeста дикiя? Ну, ежели дикiя мeста -- смылись мои куда-нибудь въ тайгу... У насъ давно уже такой разговоръ былъ: въ тайгу смываться. Ну, мы сами не успeли... Жена тутъ писала, что, значитъ, за Барнауломъ"... -- Мужикъ замялся и замолкъ.

На другой день наши дружественныя отношенiя нeсколько продвинулись впередъ. Акульшинъ заявилъ: насчетъ этого мусора -- такъ чортъ съ нимъ: и онъ самъ напрасно старался, и я зря глыбы ворочалъ -- надъ этимъ мусоромъ никакого контроля и быть не можетъ, кто его знаетъ, сколько тамъ его было...

Скинули въ лeсу очередную порцiю мусора, сeли, закурили. Говорили о томъ, о семъ: о минеральныхъ удобренiяхъ ("хороши, да нeту ихъ"), о японцe ("до Барнаула, должно быть, доберутся -- вотъ радость-то нашимъ сибирякамъ будетъ"), о совхозахъ ("плакали мужики на помeщика, а теперь бы чортъ съ нимъ, съ помeщикомъ, самимъ бы живьемъ выкрутиться"), потомъ опять свернули на Барнаулъ: что это за мeста и какъ далеко туда eхать. Я вынулъ блокнотъ и схематически изобразилъ: Мурманская желeзная дорога, Москва, Уралъ, Сибирскiй путь, Алтайская вeтка... "Н-да, далеконько eхать-то! Но тутъ главное -- продовольствiе... Ну, продовольствiе-то ужъ я добуду!"

Эта фраза выскочила у Акульшина какъ-то самотекомъ -- чувствовалось, что онъ обо всемъ этомъ уже много, много думалъ. {279} Акульшинъ передернулъ плечами и дeланно усмeхнулся, искоса глядя на меня: вотъ такъ люди и пропадаютъ, думаетъ про себя, думаетъ, да потомъ возьметъ и ляпнетъ. Я постарался успокоить Акульшина: я вообще не ляпаю ни за себя, ни за другихъ... "Ну, дай-то Богъ... Сейчасъ такое время, что и передъ отцомъ роднымъ лучше не ляпать... Но ужъ разъ сказано, чего тутъ скрывать: семья-то моя, должно, въ тайгу подалась, такъ мнe тутъ сидeть нeтъ никакого расчету".

-- А какъ же вы семью-то въ тайгe найдете? "Ужъ найду, есть такой способъ, договорившись уже были". "А какъ съ побeгомъ, съ деньгами и eдой на дорогу?" "Да намъ что, мы сами лeсные, уральскiе, тамъ -- лeсомъ, тамъ -- къ поeзду подцeплюсь". "А деньги и eду?"

Акульшинъ усмeхнулся: руки есть. Я посмотрeлъ на его руки. Акульшинъ сжалъ ихъ въ кулакъ, кулакъ вздулся желваками мускуловъ. Я сказалъ: это не такъ просто.

-- А что тутъ мудренаго? Мало-ли какой сволочи съ наганами и портфелями eздитъ. Взялъ за глотку и кончено...

...Въ числe моихъ весьма многочисленныхъ и весьма разнообразныхъ подсовeтскихъ профессiй была и такая: преподаватель бокса и джiу-джитсу. По нeкоторымъ весьма нужнымъ мнe основанiямъ я продумывалъ комбинацiю изъ обeихъ этихъ системъ, а по минованiи этихъ обстоятельствъ, часть продуманнаго использовалъ для "извлеченiя прибыли": преподавалъ на курсахъ команднаго состава, милицiи и выпустилъ книгу. Книга была немедленно конфискована ГПУ, пришли даже ко мнe, не очень чтобы съ обыскомъ, но весьма настойчиво -- давайте-ка всe авторскiе экземпляры. Я отдалъ почти всe. Одинъ, прошедшiй весьма путаный путь, -- сейчасъ у меня на рукахъ. Акульшинъ не зналъ, что десять тысячъ экземпляровъ моего злополучнаго руководства было использовано для ГПУ и Динамо и, слeдовательно, не зналъ, что съ хваткой за горло дeло можетъ обстоять не такъ просто, какъ это ему кажется...

-- Ничего тутъ мудренаго нeтъ, -- нeсколько беззаботно повторилъ Акульшинъ.

-- А вотъ вы попробуйте, а я покажу, что изъ этого выйдетъ.

Акульшинъ попробовалъ: ничего не вышло. Черезъ полсекунды Акульшинъ лежалъ на снeгу въ положенiи полной безпомощности. Слeдующiй часъ нашего трудового дня былъ посвященъ разучиванiю нeкоторыхъ элементовъ благороднаго искусства безшумной ликвидацiи ближняго своего -- въ варiантахъ, не попавшихъ даже и въ мое пресловутое руководство. Черезъ часъ я выбился изъ силъ окончательно. Акульшинъ былъ еще свeжъ.

-- Да, вотъ что значитъ образованiе, -- довольно неожиданно заключилъ онъ.

-- При чемъ тутъ образованiе?

-- Да такъ. Вотъ сила у меня есть, а умeть не умeю. Вообще, если народъ безъ образованныхъ людей, -- все равно, какъ если бы армiя -- въ одномъ мeстe все ротные, да безъ ротъ, а въ другомъ -- солдаты, да безъ ротныхъ. Ну, и бьетъ, кто {280} хочетъ... Наши товарищи это ловко удумали... Образованные, они сидятъ вродe какъ безъ рукъ и безъ ногъ, а мы сидимъ вродe какъ безъ головы... Вотъ оно такъ и выходитъ... -- Акульшинъ подумалъ и вeско добавилъ: -- Организацiи нeту!

-- Что имeемъ -- не хранимъ, потерявши -- плачемъ, -- съиронизировалъ я.

Акульшинъ сдeлалъ видъ, что не слыхалъ моего замeчанiя.

-- Теперь, возьмите вы нашего брата, крестьянство. Ну, конечно, съ революцiей -- это все горожане завели, да и теперь намъ безъ города ничего не сдeлать. Народу-то насъ сколько: одними топорами справились бы, да вотъ -- организацiи нeту... Сколько у насъ на Уралe возстанiй было -- да все вразбродъ, въ одиночку. Одни воюютъ, другiе ничего не знаютъ: сидятъ и ждутъ. Потомъ этихъ подавили -- тe подымаются. Такъ вотъ все сколько ужъ лeтъ идетъ -- и толку никакого нeтъ. Безъ командировъ живемъ. Разбрелся народъ, кто куда. Пропасть, оно, конечно, не пропадемъ, а дeло выходитъ невеселое.