Кирилл Галушко - Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину

Несмотря на исторические изменения в трактовке понятий социализма и либерализма, в любом случае и здесь, и там мы видим желание сделать мир одинаковым, пусть и во «всеобщем счастье»… А посему — чем меньше культурного разнообразия, этнических, религиозных конфликтов в мире, тем проще этот мир подогнать под один шаблон, особенно если стартовая позиция крепка и есть политическая воля [5] Исходя из этой логики, большие корпорации предпочитают очень большие рынки: ведь для Китая можно разработать одну общую бизнес-стратегию, — и потребителей будет сразу более миллиарда, а представьте себе затраты на прорву всяких мелких и карликовых государств, где разные языки, стандарты, законодательство! . Посему в идеале либерализма (в т. ч. в его нынешнем работающем воплощении — глобального либерального капитализма) мир отнюдь не должен разрываться националистическими страстями, все должны дружить, жить в мире и демократии, убирать границы, а главное — покупать и продавать. Но остается проблема с существованием национальных государств, которые вносят хаос сложностью своих взаимоотношений, смутным понятием «национального бизнеса», «отечественного производителя», подрывающим интернациональность капитала как глобального мотора экономического и социального прогресса. Мир все никак не успокоится в своем бурном разнообразии.

Существование конфликтных зон, где люди истребляют друг друга из-за происхождения, языка, цвета кожи или вероисповедания, в свою очередь, выстраивает определенные политические и с ними связанные бизнес-стратегии. Понятно, что эти бизнес-стратегии должны быть прибыльными. Тогда активизируется хиреющий от «разрядки» военно-промышленный комплекс, усиливаются «внешние угрозы», возникают «хорошие» и «плохие», «перспективные» и «невыгодные» национализмы — все основывается на той же прагматичной оценке, что и у советских идеологов. Такая логика, более капиталистическая, чем либеральная, должна особенно почитать борьбу с терроризмом: враг безлик и вездесущ, посему бороться с ним можно бесконечно.

Но если вернуться к принципам, то становится непонятно, существует ли какая-нибудь универсальная (то есть солидная и признанная, «научно обоснованная» и «политкорректная») идеология, которая бы поддерживала национализм? Если к универсальным мы относим либеральную и социалистическую, то, похоже, что нет. Но в результате национализм не только жив-здоров, но и крепчает. Значит, это кому-нибудь нужно. Значит, что-то его постоянно подпитывает по ту сторону прекрасных и карамельных идей Просвещения. Поэтому, чтобы разобраться, логично начать сначала, то есть с рождения самой «нации».

Исходя из того, что главная всемирная организация после Второй мировой войны — это Организация Объединенных Наций, а после Первой мировой — Лига Наций, то, видимо, с 1919 г. мировое сообщество не видит других общностей людей, совокупность которых могла бы представлять человечество.

Заметим, что эта уверенность — явление достаточно новое с исторической точки зрения. Конкретную политическую и правовую роль понятие «нация» играет лишь с XVIII в. Охватило это «национальное» поветрие Европу в первой половине ХІХ века, а весь остальной мир поддался ему в ХХ столетии. Итак, корни национализма нужно искать в Европе, откуда сей «вирус» распространился.

Что интересно, без Просвещения и здесь не обошлось. Что еще интереснее, так это то, что само слово «нация» имеет весьма разный смысл, и существование этого изначального разночтения хронически подрывало и подрывает мировую стабильность.

Но давайте по порядку, представим «карьеру» этого слова в соответствии с изложением киевского историка Георгия Касьянова.

Слово «нация» происходит от латинского natio (род, племя). Сначала этот термин имел несколько пренебрежительный смысл: в Древнем Риме так называли группы чужаков из определенного региона, обычно объединенных кровными связями. Эти люди не имели прав граждан Рима. Еще так называли отдаленные варварские народы. В общем, слово «народ» обычно применялось к «своим», а «нация» — к чужакам. После 212 г., когда права гражданства получили все свободные обитатели Империи, «нациями» начали называть представителей определенных регионов.

В Средневековье «нациями» были как далекие народы, так и землячества — купцов или студентов. Так себя именовали с конца ХІІІ века представители определенных группировок на церковных соборах. Но обычно это понятие не имело выраженного этнического содержания, обозначая скорее ситуативные группы по интересам, основанные на территориальной, этнической или политической общности. Постепенно слово приобретало черты престижности. В XV в. понятие «нация» попадает в юридические документы. В 1486 г. применяется название «Римская империя немецкой нации», которое уже несколько ближе к современности.

Приблизительно в XVI в. в Англии стали отождествлять понятие «нации» с «народом», применяя его для обозначения всего населения страны. Это отождествление и положило начало блестящему взлету термина «нация». Но! Это определение было территориально-политическим, а не этническим или языковым. Окончательно оформилось такое значение слова в риторике французского Просвещения последней четверти XVIII в., в лозунгах Великой французской революции. В дальнейшем слово «нация» стало популярным среди тех народов, где процесс образования наций совпадал с процессом формирования централизованного государства и чья элита была относительно культурно однородной. То есть, в такую «нацию» включалось все население страны, независимо от этнического происхождения. Так это понимали во Франции и Англии — передовых государствах ХІХ в. Там «нация» стала политическим символом, синонимом суверенности народа; становление нации являлось составляющим процесса демократизации, элементом гражданственности, патриотизма. Поэтому в английском и французском языке понятие «нация» является синонимом «страны», ««государства». По мере демократизации (а без этого — никуда) государство становится выразителем воли не правителей, а народа, сознательных граждан, поэтому понятие государственных интересов часто заменяется «национальными интересами». Именно в таком значении подразумевались те нации, которые вошли в Лигу наций и ООН, то есть понятия государство-нация-народ — синонимы.

Мы добавим от себя, что прорыв «нации» как политического символа в результате деятельности просветителей был вызван еще и тем, что Просвещение дезавуировало, разоблачало священную суть монаршей власти и планомерно разрушало «абсурдную» религиозную веру. Это вело к утрате традиционных социальных «кумиров» и традиционной лояльности к «власти от Бога», которая до того была свойственна подданным. «Король умер», но кто же «да здравствует»? Изменился источник суверенной власти, пошатнулась вера, изменилось понимание того, что же является соединительной тканью общества. Поэтому вера именно в нацию логично стала во Франции ХІХ века «гражданской религией». Нация-народ стала источником суверенитета и объектом лояльности населения, которое превратилось из «подданных монархии» в «граждан национального государства». И если раньше сувереном, источником права, был монарх, божий помазанник, то теперь им стал народ-нация.