Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова

Вот подземный бункер, где будет сказано это слово. Там ждет включения аппаратура управления стартом.

Наконец получено желанное слово: «Лететь!» Последние доклады: «Проверено, нет замечаний!»

К подножию ракеты автобус привез пассажиров. Друг за дружкой, как на обычной городской остановке, спрыгнули на бетон. Один, второй, третий. Белые шлемофоны, легкие синие куртки, светло-серые брюки. Обувь, видно, каждый выбирал по своему вкусу. На Феоктистове легкие светлые полуботинки. Обувь и куртки космонавты снимут перед входом в корабль.

Наклоняюсь к ученому, что стоит рядом:

— Не опасно ли все-таки без скафандров?

— Корабль надежный. Возьмите подводную лодку, люди на ней ведь ходят без аквалангов. Примерно то же и здесь.

Две минуты прощания: «Ну пока… Ждем…

Счастливо…» С мостика, у самого верха ракеты, глядят вниз испытатели. Полсотни шагов по бетону к ракете. Уходят. Один, второй, третий.

Я вижу, как космонавты уходят к ракете: так, переговариваясь друг с другом, еще ни разу не уходили.

Егоров и Феоктистов заходят в лифт, Комаров остался внизу, слушает председателя Госкомиссии. Еще один щелчок лифта. Вот уже три синие куртки мелькают меж решеток трапов. Лиц снизу не разглядеть. Вот стоят у корабельного люка, вот кто-то вошел. Наверное, Егоров. Его место крайнее справа. Еще один — Феоктистов. Нет, снова трое у борта трапа. Обернувшись в нашу сторону, подняли кверху сцепленные руки. Снимаем шапки и машем.

В корабле исчезает один, второй, третий.

— Все, кто не занят работой, — покинуть площадку!..

Пункт наблюдения. Греемся чаем, не оставляя блокнотов, жуем колбасу, применяем бинокли. Знакомый генерал отзывает в сторону, немного смущаясь, показывает листок. Стихи…

У стереотрубы, не отрываясь, глядит на ракету ученый. Три дня назад не было ясно: Феоктистов летит или этот ученый? Мы знали, что он очень хотел полететь, что у него интересная научная программа.

— Огорчены?

— Перегорело… Тем более, я думаю, это не последний запуск…

Между тем космонавты уже обжились в корабле. У них позывной: «Рубин». Комаров сообщает температуру и влажность на корабле, сообщает о включении приборов и аппаратов. Уже получены с корабля сообщения о самочувствии экипажа. Разыскиваем знакомого медика.

— Да, все в порядке: пульс — 80–90, дыхание около 20. Все находится в пределах завидной нормы.

Каждую линию на ракете помогает разглядеть холодный, прозрачный воздух. Большим зеркалом сверкает на солнце люк. Уже ни одного человека возле ракеты. Стая крупных птиц опускается в жухлую траву недалеко от ракеты.

— Готовность 15 минут…

Кажется, уже писал однажды, что время в эти часы идет по каким-то непривычным законам. За 15 минут я успеваю, не отрываясь, исписать полблокнота странными, может быть, понятными только мне и только сейчас словами: «Что думает сейчас жена Комарова?» «Партийные билеты берут или нет?» «У Егорова почти детская улыбка».

Минута готовности…

Я слышу, как прерывисто дышит кто-то за моей спиной. Боюсь проглядеть главный момент. Отчего же волнение? Ведь я уже дважды видел такое…

Голос Гагарина: «Рубин», «Рубин»! Только что на космодром звонили Никита Сергеевич Хрущев и Леонид Ильич Брежнев. Просили передать вам привет и добрые пожелания в дорогу».

Голос Комарова: «Передайте нашу большую благодарность партии и правительству. Наш экипаж сделает…»

— Пуск!

Последние слова Комарова тонут в реве ракеты.

Фото автора. Байконур, 12 октября.

13 октября 1964 г.

На этот раз их трое: летчик-космонавт, ученый и врач. Первый раз Земля посылает в космос сразу троих. Они сидят рядом, они могут разговаривать, советоваться, они могут пожать друг другу руку. Могут прийти друг другу на помощь. Трое людей в одном корабле покинули Землю. У одного седина, самому молодому двадцать семь. Они полетели добыть новые знания и новую славу для своей Родины. У них разные задачи и одно общее дело. Первый космический экипаж — командирлетчик, ученый и врач. Кто эти люди?

Командир

Первый раз я увидел его 12 апреля, в тот день, когда миру предстал Гагарин. В квартире Гагариных ждали вестей из космоса. В комнате толпились соседи. Жена космонавта вытирала слезы и улыбалась. Звонил телефон, суетились соседки, сверкали вспышками журналисты. Только один человек в квартире Гагариных оставался спокойным — летчик с погонами капитана. Он сидел с тетрадкой возле приемника и записывал короткие сообщения: «Чувствует себя нормально», «Пошел на посадку». Валя подходила и невидящими глазами глядела в эту тетрадку. Я принял тогда капитана за родственника Гагариных…

Семь дней назад я нажал кнопку звонка у двери по соседству с квартирой Гагариных.

Дверь открыл загорелый человек.

— Да, я Комаров, — и улыбнулся.

На меня глядели спокойные, приветливые глаза знакомого капитана. Только капитан теперь уже был подполковником. Подполковник собирался в дорогу. Мы провели вечер вместе.

В доме была та особая атмосфера, когда главный в семье надолго уезжает. Его очень любят, хотят его желания угадать. Дочка не знает еще, что отец уезжает.

— Папа, ты самый большой — тебе самое большое яблоко.

Отец улыбается, задумчиво держит в руках антоновку.

— Земля похожа на яблоко, только побольше, — говорит он не то для Ирки, не то для себя. Он тридцать семь лет ходит по Земле. Теперь ему предстоит облететь Землю. Он уже знал назначенный час и не мог не думать о нем. За столом вместе с ним сидела жена Валя, учительница из Грозного. Четырнадцать лет назад она встретила Комарова. Дочь Ира сидит у отца на коленях и еще ни о чем не догадывается. Сын Женя. Молчит. Потом уходит решать задачу по алгебре. Он, конечно, знает все об отце, и ему, наверное, ужасно трудно хранить от мальчишек такую тайну.

Отец Комарова был дворником и жил в маленькой комнате на Третьей Мещанской. Володя был единственным сыном. Его детство — как зеркало, в котором каждый, кому под сорок, узнает себя.

Двугривенный в потной ладони. Мальчишка в двенадцатый раз хочет видеть «Чапаева». В двенадцатый раз с трепетом ждет конца, а вдруг Чапаев переплывет речку… Учился он хорошо, не любил сочинений и любил математику.

Сейчас, за семь дней перед стартом, мы ищем закономерность. Я говорю:

— Гагарин любил математику, Титов, Николаев, Попович. Случайность или…

— Я думаю, не случайно. Ученые-психологи тоже говорят: не случайно…

Самой большой страстью в детстве был змей.

— Как же в городе можно запустить змея?

— Запускали! Наш дом о четырех этажах. Забираешься к самой трубе. У тебя под ногами все крыши нашей Мещанской. Бегаешь рядом с трубой и отпускаешь, отпускаешь бечевку.