Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова

Я, наверное, очень смешно выглядел в голубой куртке, потому что космонавт-фотограф, заливаясь смехом, истратил на снимки целую пленку.

Один за другим уходят в Москву самолеты.

Тихий, спокойный вечер. У приемников слушаем Москву…

И на Земле Константин Петрович Феоктистовне расстается со своим фотоаппаратом…

…и кинокамерой.

Фото автора. Космодром, 16 октября.

17 октября 1964

Что сегодня случилось на космодроме? Полдня и космонавты, и мы, журналисты, ведем дела, насвистывая мотив: «Снятся людям иногда голубые города, у которых названья нет…»

Мы вышли с этим напевом из кинозала.

Сегодня с утра показали нам любительский фильм о городе, который запускает ракеты. Мы увидели камни первых фундаментов. Первые дома, первые деревца, первых новорожденных, первые ракеты, запущенные близ города.

Ракеты будят у людей поэтическое воображение. Я уже писал, что во время последнего старта ко мне подошел седой генерал и развернул листок со стихами. Он тогда сказал:

— Конечно, не пушкинские, но полюбопытствуйте, как может расшевелить сердце вот эта штука. — И показал на ракету.

Если бы число поэтов на душу населения учитывалось, город у космодрома стал бы, наверное, столицей поэтов. Даже на серьезном собрании, с трибуной и красным сукном, можно услышать стихи. На космодроме рождаются песни и озорные частушки. Вот, например, начало одной: «Заправлены ракеты, конечно, не водою…»

Главный Конструктор стихов не пишет. Но позавчера во время беседы признался:

— Писал. Эта страсть ушла вместе с юностью, но любовь к поэзии осталась. Не сочтите старомодным — люблю Пушкина. Есенина люблю вслух в компании друзей почитать…

Вот так, жизнью решается спор о физиках и лириках.

На космодроме вышел интересный поэтический сборник. Готовится к выходу альманах новых стихов. Сегодня утром вместе с журналистами в гостиницу космонавтов пришла делегация от поэтов:

— Просим несколько слов для книги.

Комаров, Егоров и Феоктистов пишут: «Во Вселенную люди сначала проникали своим поэтическим взглядом. Без поэтических троп нет дорог в неизвестное. Звонкой и глубокой строки вам, друзья!»

Вернемся, однако, в зал, где полдня сегодня крутили необычные фильмы. Мы видели только что проявленные куски кинопленки, на которых кабина «Восхода» во время старта, во время полета и приземления. Сидевшие рядом со мной Егоров и Феоктистов комментировали:

— Смотрите, сейчас мы будем показывать невесомость. Сейчас я наклонюсь к прибору…

Вчера вечером и сегодня утром космонавты говорили по телефону с Москвой. Комаров ходит сияющий:

— Слышу — дочка у телефона: «Папа, папа…» И молчит. И опять: «Папа, папа…» И молчит…

Феоктистов тоже говорил с женою. Борис Егоров говорил с отцом.

— Ну сами понимаете, разговор — одни междометия…

Голос родной Москвы.

Феоктистовкаждый день несколько часов проводит за столом.

Работа в космосе была напряженной. Они не жаловались на усталость. Но, конечно, каждый из них с радостью думал о минутах, когда, стряхнув заботы, можно будет радоваться солнцу, осенним краскам, чистому воздуху, всем земным радостям.

Когда-нибудь в космос будут обязательно брать и книги. Пока же только на Земле можно погрузиться в мир мыслей другого человека.

На космодроме я узнал: оказывается, двое из трех космонавтов — охотники. Перед полетом они ходили на зайцев и теперь, как только собрались за город, прихватили с собой ружья. Из-за нехватки времени охота не получилась, но охотнику даже ружье подержать — радость не маленькая.

Сегодня космонавты примеряли одежду для встречи с Москвою, дали несколько сот автографов. Садовник космодрома приготовил саженцы: до отъезда космонавты посадят деревца у дома, который их провожал и который гостеприимно встретил. Завтра — день отдыха.

Впереди — Москва.

Фото автора. 17–18 октября 1964 г.

Человек поднялся к лифту. Последние минуты перед людьми. Встал. Поклонился. Глядя на него, я думал: что он видит сейчас сверху?

Потрескавшийся бетон и несколько десятков людей без шапок? А может быть, с этого невысокого мостика он уже видит большую землю своей страны и много людей. И поклонился всем сразу…

Перебирая в памяти все, что пришлось увидеть на космодроме, почему-то сразу вспоминаешь этот поклон с мостика. Сразу вспоминается и минута, когда тонны металла на белом столбе огня рвутся кверху. Эта минута прожигает в памяти яркую метку. Вот сейчас, за столом, стоит закрыть глаза — видишь белое пламя, и, кажется, сейчас задрожит потолок от рева огня. Человеческие уши не приспособлены принимать такого напора звука. Всем телом слышишь, как улетает ракета. Кажется, от звука внутри тебя трепыхается сердце. И еще память цепко держит красную линию от самолета к трибуне. Сто метров почетной дороги.

Шаги Гагарина. А в последний раз трое шли. Из самолета мы проводили их взглядом до самых объятий.

Так уж устроена человеческая память. В ней не сохраняется вся череда работ и событий. Запоминаются вехи и символы: поклон перед стартом, рев исчезающей в небе ракеты и красная дорожка от самолета. А если дела и время мерить более крупной мерой, мы назовем: флаг над Рейхстагом, Днепрогэс, Первый трактор в деревне и Первая целинная борозда, город Комсомольск, и огни Братска, и таежный костер геолога. Вот сейчас, в эту минуту, когда вы держите газету в руках, горит костер в холодном лесу. Человек держит над огнем озябшие руки. На первом снегу — первые следы человека как символ нашего поиска, нашего движения вперед. И наконец, самый первый из наших символов — выстрел с «Авроры».