Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Великая река, невместная, неевропейская по своей громадности, она начинает как-то давить Наполеона, он не мог никогда вполне к ней примениться, все его громкие победы связаны только с Верхним Дунаем – Баварским Рейном наоборот – и как распрямлялся, раскрывался там Кутузов, ничего подобного Маршу Маркова к Слободзее Наполеон произвести не смог и это закономерность – Дунай слишком велик для него, обывателя буйствующих ручейков Корсики и умеренно-почтенных речек Франции; Дунай это уже сверх его, это река-море… Он даже не вполне понимает народы, живущие у великой реки, например, венгров, предпочитающих доблестно сражаться с ним под австрийскими знаменами, вместо того чтобы переменить их на французские; тех же австрийцев, которые после ожерелья его побед почему-то не рассыпались по немецки, а сплотились вокруг слизняка-императора и его средне-талантливого полководца… Он как-то не чувствовал «воды» в рамках своего военного дарования и видит ее как средство боя крайне схематично, – как-то, через что надо перепрыгнуть, и тот же эрцгерцог Карл дает ему предметный урок более широкого представления использованием брандеров против переправ у Асперна, едва не положившее конец его завораживающего полета…

Французское наступление началось в 6 часов, вполне определилось в 8, т. е. признаки массового перевода войск должны были вполне проявиться к 10 часам, между тем и в 10 часов французы имели налицо перед собой все те же 3 пехотных корпуса Багратиона и Тучкова, с прибавлением некоторых других войск, которые можно было оценить не более как выдвижение обычных частных поддержек – 3 других русских пехотных корпуса на линии толи заснули, толи к чему-то готовились, отсутствовала Гвардия, не было видно обычно так мозоливших глаза казаков, куда-то подевалась большая часть легкой регулярной кавалерии… Первое крупное перемещение войск от Барклая налево – перевод корпуса Багговута был произведен таким образом, с крайнего правого на крайний левый фланг позиции, что будь оно даже вскрыто, скорее бы озадачило противника, нежели прояснило обстановку… русские как будто не обращают внимание на французскую угрозу в районе Багратионовых флешей – между тем оно оказалось совершенно не замеченным и проявилось только когда Жюно, как медведь пчелами облепленный русскими егерями, выдрался из леса прямо на Багговута около 11 часов.

И в этот момент жесточайшего сцепления воли, желаний, зоркого разума, корсиканской страсти – грохот! пыль!

– Cazak! Cazak!

Рейд Уварова – Платова.

– … русские прорвались!

– … их видят у Беззубова, Войны, Валуево (!?!?)

– … сейчас грянет удар!

Проглядел?!?!

Редчайший случай в его практике – на доли часа Наполеон утратил спокойствие, оставив в разгар сражения командный пункт, устремился к переправам, и это не срыв перенапряженных нервов – бросок на нечто ожидаемое. Его первый приказ, в презрение собственного правила «Перемена в приказах ведет к беспорядку», остановить дивизию Клапареда из Молодой Гвардии, уже двинутую к Курганной батарее; на 1,5 часа приостанавливаются боевые действия, возникает явственная пауза – шум, гром, но нет атак! – слишком дорогая и немедленно выложенная цена за истерики обозников, сколько их уже было, в Египте, Германии, Италии, Испании! Эта готовность мгновенно все остановить, собрать войска, развернуться – прямо свидетельствует, что он постоянно ждал нечто подобное, и видел в нем нечто более серьезное, чем простая диверсия бродячей конницы за флангом – начало «другой» битвы; что опасность своего решения, создающего пусть отражаемую, но реальную угрозу прорыва русского правого фланга на Новую Смоленскую дорогу он знал, и ни на миг не забывал. Любопытно свидетельство Сегюра, вечером 25-го августа (6 сентября), говоря о возможных потерях, император обронил удивившую его фразу «Но у меня 80 тысяч войска – я одержу победу и войду в Москву с 60-ю тысячами», как бы напрочь исключая из расчетов всю Гвардию и Кавалерию, ведь войска было свыше 133 тысяч по перекличке перед сражением – не означала ли эта прорвавшаяся в слова тайна «внутреннего счета» придержки резерва последнего срока, трогать который он запрещал себе даже мысленно в ожидании боя с русскими на Левобережье, признание того, что этот бой может быть не только выбран, но и навязан… Серьезная группировка подвижных и ударных войск так и просматривается: Гвардия (20 тыс.) + 4 корпуса Мюрата (15 тыс.), а всего 15 тысяч отборной пехоты и 20 тысяч лучшей ударной кавалерии (считая вместе с гвардейской), и за ними перевод 1-2-х корпусов по обстановке… но и

Как тактическая операция рейд был позорно провален, то что не удалось двумя корпусами разбить слабенькую итальянскую кавалерийскую дивизию Орнано на заморенных конях при одном полку пехоты – и, кстати, пленить или уничтожить лучшего французского военачальника после Наполеона при Бородино Евгения Богарне, тоже бросившегося разбираться с тылами и оказавшегося вместе с Орнано под ударом – всецело на совести Уварова и Платова, единственных русских генералов, не представленных Кутузовым к награде за сражение. Как действие Кутузова, возвращавшее «опасно зашалившегося» Наполеона в рамки его воли совершенно удался, Наполеон закаменел в своем нежелании бросать Гвардию в огонь!

… Этим можно объяснить и мягкое обращение с горе-вояками: на попытку личного объяснения Уварова Кутузов только обронил – Я всё знаю, бог тебя простит, – Платов вообще остерегся показаться ему на глаза.

И в то же время, усиливая ноту непостижимо-загадочного, Кутузов снова замирает – высунулся, пошевелил, что-то прощупал и опять втянулся…

Может этим объясняется странный, нервно-обрывчатый разговор Наполеона с раненым и принесенным к нему героем-стариком генералом Лихачевым, которому он пытался вернуть шпагу и получил отказ принять ее, – с каким-то непонятным напряжённым интересом император-полководец расспрашивал русского воина, как велась последняя война с Турцией, и вроде бы хотел задать другой вопрос – а где сейчас Дунайская армия, не у Маслова ли?

Предельная централизация, хотя и обоснованная для данного случая достаточно жестким внешним общим очертанием единой задачи сокрушения русского левого фланга, не лучшим образом сказалась на деятельности наполеоновских маршалов – к сложным малозаметным особенностям местности они совершенно не применялись, вели бой громадными скученными массами в одной методе, которые переламывались, сминались, неоправданно уплотнялись или опасно разряжались рельефом местности. Как следствие, во французских атаках присутствовала постоянная несбалансированность действий по фронту, они как бы «наваливались» а не «обрушивались», вырождаясь из молниеносного общего прорубающего удара в волнообразное перемещение давления вдоль русской позиции, иногда до полного рассогласования, особенно в моменты нарушения визуальной связи, как это случилось во время 5-й атаки на флеши (около 10 часов – отстал Жюно) и 6-й (11 часов – Понятовский прекратил, Жюно начал, Мюрат слишком залетел с конницей перед колоннами Даву и Нея), что способствовало успеху 7-и (!) русских контратак, проводимых также грубо, но с отличным применением ко времени, срок задержки не более 15–20 минут от прорыва французов на русскую позицию, лишавший их возможности подтянуть артиллерию на занятые пункты и закрепиться там основательно – достижение Багратиона!