Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

ОР РГБ. Ф. 120. К. 21. Ед. хр. 1. Л. 103 об.

LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1360. L. 74 ap. – 75 (отношение Кауфмана Валуеву от 27 ноября 1865 г.).

Ibid. L. 93–95, 96–103 ар. Интересно, что особенно резко против белорусских проповедей высказывался архиепископ Минский Михаил, в частном обиходе с удовольствием писавший и говоривший по-польски. Отметив, что еще в 1862 году он «протестовал» против издания Виленским учебным округом белорусских книг для чтения в народных училищах, архиепископ оспаривал утверждение Станевского, будто католические священники давно привыкли проповедовать на белорусском: «…проповеди произносились и произносятся на польском; иначе и быть не могло по польским политическим идеям» (Распоряжения и переписка графа М.Н. Муравьева относительно римско-католического духовенства в Северо-Западном крае. Вильна: Типография «Русский почин», 1910. С. 17–18). Можно предположить, что под антипольской риторикой (тезис о поощрении поляками белорусской обособленности) Михаил прятал полонофильский субъективный мотив – неприятие самой идеи, что язык высокой, аристократической культуры будет принесен в жертву ради развития крестьянского «наречия».

LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1360. L. 105–105 ар.

Ibid. L. 100–100 ар. (отзыв преосв. Иосифа от 1 февраля 1866 г.).

Ibid. L. 87–88.

Это решение далось виленским властям непросто. В течение 1864 года Муравьев санкционировал переход на русский язык в обучении католическому закону Божьему в гимназиях, прогимназиях и дворянских 5-классных училищах. Распространению этой меры на народные школы препятствовали опасения католического прозелитизма на русском языке не где-нибудь, а в крестьянской среде. Однако, как бывало не раз, под влиянием запросов нижестоящих чиновников, которые затруднялись совместить деполонизацию образования с сохранением польского языка на уроках закона Божьего, попечитель Виленского учебного округа И.П. Корнилов выступил с соответствующим предложением незадолго до отставки М.Н. Муравьева. Тот, несмотря на свое прежнее недоверие к такого рода конфессиональной инженерии, успел устно выразить заинтересованность в этом деле, а его преемник Кауфман летом 1865 года уже официально распорядился о переводе начального религиозного образования католиков с польского на русский (см.: Staliūnas D. Making Russians. P. 162–164). Надо отметить, что, вводя в 1865 году это новшество, Корнилов вовсе не рассматривал его как первый шаг к переводу на русский язык и богослужения : «Полагаю, что преподавание в школах по-русски вреда принести не может потому, что школа не косцел, где ксендз, поучая по-русски, может действ[ительно] придать косцелу привлекательность. Проповеди, конечно, желательно, чтобы читались на том же языке, на каком совершается богослужение. Но препод[авание] в школах по-русски будет, напротив, уничтожать в народе то распространяемое убеждение, что латинская вера есть польская вера… Народ чрез школы поймет, что можно быть католиком, оставаясь русским» (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 365. Л. 24–24 об. – письмо Корнилова инспектору ВУО В.П. Кулину, б.д. [между 20 и 25 марта 1865 г.]; это письмо устраняет высказанное Д. Сталюнасом сомнение в том, был ли Муравьев действительно ознакомлен до своей отставки с проектом введения русских уроков католического закона Божьего в народных школах; см.: Staliūnas D. Making Russians. P. 363 note 179). Корнилов и впоследствии воображал себе некое выгодное для «русского дела» раздвоение католической религиозности: «…в учебных заведениях католический Закон Божий преподается по-русски. Это легко было сделать потому, что гимназия не костел. Ксендз в классе объясняет и спрашивает урок, как всякий другой преподаватель, а не совершает литургию как в костеле, пред толпою фанатических поклонников, с которыми справиться труднее» (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 374. Л. 3 – письмо Корнилова Н.Н. Новикову от 11 марта 1868 г.). В этих рассуждениях проглядывает надежда на то, что подконтрольное администрации преподавание начал католической веры в казенных училищах сформирует первое поколение свободных от «фанатизма» католиков, равнодушных – здесь я воспроизвожу логику Корнилова – к внешним эффектам и чувственным излишествам костельного богослужения, а потому расположенных к переходу в православие.

LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1360. L. 87–87 ар. (черновик рукой Кауфмана от 29 июня 1866 г.). Кауфман умалчивал о резком недовольстве многих ксендзов в Тельшевской епархии предписанной заменой литовского русским в религиозном обучении. См.: Долбилов М. Превратности кириллизации. С. 273–280.

LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1360. L. 89–89 ар. (отпуск отношения Кауфмана обер-прокурору Синода Д.А. Толстому от 27 июля 1866 г.).

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1866. С. 298 (передовая от 9 июля). Курсив мой.

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1869. С. 523.

Как и некоторые другие чиновники, например отличившийся на поприще русификации литовцев Н.Н. Новиков, Владимиров был рекомендован попечителю ВУО И.П. Корнилову его московским приятелем Ю.Н. Бартеневым (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1508. Л. 5 – «Основание и первые годы Виленской Публичной библиотеки. Воспоминания первого ее библиотекаря А. Владимирова» – февраль 1882 г.).

Владимиров А.П. Из новейшей летописи Северо-Западной России. История плана располячения католицизма в Западной России // Русская старина. 1885. № 10. С. 99–122, особ. с. 102–108; РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1508. Л. 32.

Коялович М. Критика: «История плана располячения католицизма в западной России», воспоминания А.П. Владимирова // Церковный вестник. 1885. № 46. С. 774–775.

Владимиров А.П. Из новейшей летописи Северо-Западной России // Русская старина. 1885. № 10. С. 102. Надо заметить, что и в 1880-х годах Владимиров с глубоким отвращением относился к массовым проявлениям религиозности католического простонародья в Западном крае, считая их не сутью веры, а наносным фанатизмом политического толка (см.: Владимиров А.П. История располячения западнорусского костела. С. 50–54 и сл.); орудием против последнего и мыслился русский язык в богослужении, который будто бы позволял выпарить, по выражению Каткова, «чисто римский католицизм» – в противоположность «грязному» польскому.

РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 584. Л. 1, 1 об.

Там же. Л. 2 об.–3.

Там же. Л. 3, 3 об.–4. Примечательно, что в писаниях сторонников русификации костела редко затрагивался вопрос о собственно этнолингвистической стороне задачи, в частности о координации перемен в костельной службе с секулярной политикой языковой ассимиляции. Исключение составляет мнение ксендза Заусцинского, одного из самых лояльных властям католических клириков. В записке, представленной в Ревизионную комиссию 22 октября 1866 года, он подчеркивал, что проповедь и молитва на русском языке будут иметь положительное влияние при условии действительного распространения литературного русского языка, которого не подменить обращением в православие: «Малороссия с каких пор православная, а все-таки ратует за отделение своей народности и своего языка» (Там же. Л. 162 об. – 163).