Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Еще в 1863 году он так описывал в «Дне» типичный, по его мнению, для великорусов взгляд на Западную Россию: «[Относятся] к ней как к полю, давно лежавшему в пару. Долго обществу нельзя было вспахивать его, как хочется, и засевать, что вздумается, – а теперь как будто можно. …Так отчего же не посеять любимой теории, – готова, свежа ведь почва, – эксперимент может выйти удачный даже в видах будущих планов на счет всей России» ( Коялович М. Что нужно Западной России? // День. 1863. № 10. 9 марта. С. 1–2).

Противники Кояловича сравнивали его ораторскую манеру с им же бичуемой католической театральностью и помпой: «Слышал я многократно великого оратора, понимаю силу красноречия, но говорящий ксендз мне отвратителен» (ОПИ ГИМ. Ф. 56. Ед. хр. 515. Л. 61 – письмо Де Пуле Бессонову от 13 мая 1867 г.). Фраза содержит ясный намек на неблагонадежность «западноруссов» как слишком недалеко ушедших от «полонизма».

Виленский вестник. 1866. № 119. 7 июня. Со стороны «Московских ведомостей» заявление Кояловича о «бедности идеалов русской жизни» было истолковано как невольное саморазоблачение славянофильской публицистики. Однако тут же в пику приведенное перечисление этих самых идеалов, сформулированных отвлеченно и в увязке скорее с «холодными» державничеством и гражданственностью, нежели с «горячим» этнокультурным представлением о нации, Коялович мог бы цитировать как довод в пользу своего тезиса: «[Это] идеалы всего европейского и христианского мира… развитие умственное, нравственное и материальное, свобода гражданская и политическая, господство закона внутри и величие в сношениях внешних» ( Х . Из Петербурга // Московские ведомости. 1866. № 131. 24 июня. С. 3).

Виленский вестник. 1866. № 146. 9 июля.

Там же.

ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 1. Д. 2030. Л. 2 об. – 3 об. (перлюстрация письма от 26 августа 1866 г.). Характеристика Каткова как «бешеного зверя» имела хождение и вне этого кружка. Так, Лопушинский, не делавший большого различия между Забелиным и Катковым, внушал Де Пуле: «[Катков] злейший враг счастия и преуспеяния России, это ultra-Магницкий в шкуре политика и публициста, истинный дикий волк в шкуре домашней, прирученной дворняшки. Берегитесь его и будьте с ним осторожны; за ним вся темная и мрачная масса, то есть 9/ 10всей России» (РО ИРЛИ. Ф. 569. Ед. хр. 320. Л. 21 – письмо от 5 сентября 1867 г.). Лопушинскому Катков видится не одной из «болезненных личностей нашей интеллигенции» (Коялович), а глашатаем русской охлократии.

«…В… ближайшем будущем успех латинства или православия будет зависеть просто от наличной численности деятелей в пользу православия и в пользу латинства. Можно ли колебаться, что таких деятелей, да еще не стесняющихся никакими средствами, будет больше на стороне латинства и, следовательно, ближайшие к нам поколения будут неоспоримо испорчены…» (Виленский вестник. 1866. № 148. 12 июля).

Напомню, что Катков надеялся осуществить деполонизацию католической церкви без вторжения – по крайней мере официального – в сферу догматики и, следовательно, без вывода католиков в Российской империи из-под духовной юрисдикции Святого престола.

Виленский вестник. 1866. № 150. 14 июля.

Ранее Коялович писал об этом подробно, например в статье: Настало ли время мириться с поляками? // День. 1865. № 1. 1 января. С. 9–12 (вот ее главный тезис: «… живить русское в Западной России и живить истинно польское в Польше …»).

Виленский вестник. 1866. № 150. 14 июля.

В середине 1880-х годов, когда план русификации костела вновь обсуждался на правительственном уровне, теперь уже с учетом неудачного опыта в Минской губернии 1870-х, Коялович, хорошо знавший фактического руководителя минского эксперимента Ф. Сенчиковского, пересмотрел свое прежнее неприятие деполонизации костела и обратился с конфиденциальным письмом к обер-прокурору Синода К.П. Победоносцеву. Но и тут он высказался не за прямую замену польского языка русским во всем дополнительном богослужении (мол, ксендзы «слукавят… с нашим русским литературным языком, – начнут хвалиться, что в костелах русская речь понятнее, чем в церквях церковнославянская»), а за постепенное введение церковнославянских песнопений. Другой его заботой на тот момент была активизация белорусского и украинского национализма: «…есть опасность, что ксендзы, кинувшись создавать литературный язык, белорусский, малорусский, займут положение народолюбцев, покровителей белорусского, малорусского сепаратизма» (РГАЛИ. Ф. 1077. Оп. 1. Д. 6. Л. 3–4 – копия письма Кояловича Победоносцеву, б.д.). Победоносцев, однако, сделал все от него зависящее, чтобы провалить проект деполонизации. Впрочем, едва ли Коялович по-настоящему надеялся на обратный результат: по свидетельству Сенчиковского, он называл Победоносцева «ученым дураком, западником и фарисеем» (РО РНБ. Ф. 284. Ед. хр. 47. Л. 15–15 об. – письмо Сенчиковского А.В. Жиркевичу от 3 мая 1900 г.).

В одной из программных статей 1867 года Коялович с возмущением писал, что «многие весьма почтенные люди (из числа чиновников в Западном крае. – М.Д. ) затевали серьезным образом вывести в народе живое изустное употребление белорусского и малорусского наречия и научить народ говорить нашим книжным языком» ( Коялович М . Западная Россия // Москва. 1867. № 26. 1 февраля).

ОР РГБ. Ф. 120. К. 1. Ед. хр. 22. Л. 47–47 об. (копия письма С.А. Райковского Каткову от 27 июня 1866 г.).

Наблюдение, что местные чиновники и православные клирики гораздо меньше опасались русскоязычной службы в синагоге, чем в костеле (иудейское богослужение как таковое не представлялось им привлекательным для русского простонародья), см. в: Staliūnas D. In Which Language Should the Jews Pray? Linguistic Russification on Russia’s Northwestern Frontier, 1863–1870 // Central and East European Jews at the Crossroads of Tradition and Modernity / Ed. by J. Šiaučiunaitė-Verbickienė and L. Lempertienė. Vilnius, 2006. P. 54.Коррективу к этому суждению см. в гл. 9 наст. изд.: с. 939, прим. 210.

О деятельности Бессонова по «еврейскому вопросу» см. гл. 9 наст. изд.

См., напр.: ОПИ ГИМ. Ф. 56. Ед. хр. 515. Л. 22 (письмо Де Пуле Бессонову от 16 декабря 1866 г.).

Несогласие между Корниловым и Бессоновым по крупным проблемам русификации сказывалось и на обсуждении дел меньшего масштаба. Так, в марте 1866 года Корнилов в докладе Кауфману о бессоновском проекте устава Виленской публичной библиотеки и музея оспаривал право заведующего библиотекой самому, помимо попечителя округа, подбирать кадры служащих и насмешливо писал об абсолютно излишних, по его мнению, требованиях к лингвистическим познаниям заведующего: «…должен знать латинский, греческий, древнеславянский, польский языки, белорусское и другие, помнится, славянские наречия (кажется, что о языках жмудско-литовском, латышском и еврейском жаргоне [идише. – М.Д.] не упомянуто)…» А в письме Кояловичу от середины октября 1866 года попечитель, жалуясь на то, что Бессонов мало занимался разбором свезенных в библиотеку книжных и рукописных собраний из католических монастырей и некоторых имений («Если он и работал, то в тайне и ни с кем не делился. В этом случае он похож на Кащея, денно и нощно стерегущего свои сокровища… Может быть, он и сделал открытия, может быть, многое увез и потом издаст»), подытоживал: «Не дай Бог никому встретиться в жизни с таким неограниченно самоуверенным, недобросовестным и озлобленным чортом» (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 148. Л. 7–8; Ед. хр. 219. Л. 1–2 об.).