Абдурахман Авторханов - Технология власти

— Как ты оцениваешь итоги пленума? — нетерпеливо прерываю я Сорокина.

— Подожди. К этому я и веду речь. Угрозы Кагановича расправиться со старыми революционерами и объявленная чистка во всей партии приближают нас к развязке.

— Развязка состоялась!

— Неправда.

— Как это неправда, если Бухарина и Томского вышибли с постов, а Рыков оставлен за "разоружение".

— Рыков тоже будет вышиблен. Но не забудь, что ЦК находится под грозным контролем человека, который сильнее всех Кагановичей, вместе взятых, — это русский мужик. Его вышибить не удастся ни "храбростью" Кагановича, ни цитатами Юдина, ни "мудростью" Сталина. Апрельский пленум постановил закрепостить его второй раз. В этом исторический смысл пленума. Но удастся ли это? Сомнительно, если мы доберемся до XVI съезда.

— Если не доберемся… — спрашиваю я.

— Тогда второе закрепощение крестьянства явится причиной гибели советской власти, а идеи социализма будут дискредитированы на русской земле во веки веков…

Сорокин не считал, что правые потерпели окончательное поражение. Он восхищался мужественной и последовательной линией Бухарина и Томского на пленуме. Был доволен на этот раз также Углановым и Котовым, а о Стэне выразился очень коротко — "умница", слово, которое означало в его устах высшую похвалу. Условием оставления правых на их постах было признание ими "генеральной линии". Только один Рыков ее отчасти признал. Сталинцы за это его и оставили "условно". Зато, несмотря на всю предварительную подготовку и многочисленные "требования с мест", сталинцы и Сталин не осмелились вывести правых из Политбюро и ЦК.

— Более того, — говорил Сорокин, — сейчас же после пленума Сталин поехал к Рыкову и всю ночь пил с ним "рыковку", говоря о своей дружбе к нему и любви к Бухарину. Победители так не поступают. Но если Сталин возомнил себя "рыцарем без страха и упрека", то имеется основание бояться новой подлости с его стороны. В умении маскировать эту подлость преданностью друга и добропорядочностью человека он доходит до гениальности. Не разгадают наши этой двойственной натуры Сталина и сталинцев, тогда наступит развязка…

— Два десятилетия находиться со Сталиным в нелегальной партии, в решающие дни проводить вместе с ним революцию, десять лет заседать после революции за одним столом в Политбюро и после всего этого не знать Сталина, это уже действительно развязка, — говорю я.

Сорокин заметно оживляется. Я вижу, что он доволен тем, как я нарочно заострил и утрировал вопрос о "развязке". Он хочет только, чтобы я был последователен. Он меня толкает к этой последовательности. Вопросы сыпятся за вопросами. Когда я начинаю фальшивить, он ловит меня на полуслове, язвит, издевается или бросает короткие фразы:

— Ты попугайничаешь!

— Ты повторяешь чужие слова!

— Ты так говоришь, но не думаешь!

Именно потому, что Сорокин ловит меня на неправде, я выхожу из себя. Это как раз и радует его. Он наступает еще больше, а я еще больше злюсь. Сорокин преспокойно продолжает свою прогулку по комнате, но потом вдруг останавливается, поворачивается ко мне и резко спрашивает:

— Ты веришь в подлость Сталина?

— После информации "Генерала" я в ней и не думал сомневаться.

— Тогда запомни — при прочих равных условиях в политике преуспевают только подлецы.

— Но тогда тем более развязка уже состоялась, — делаю я новый вывод.

— Вот тут ты и ошибаешься. Развязки нет. Сталин исподтишка подкрадывается к ней. Но его можно предупредить и по-сталински, то есть ответить на подлость подлостью, и профилактически, то есть хирургическим ножом.

После последних слов Сорокин вопросительно посмотрел на меня. Я продолжал молчать. Но слова "хирургический нож" острием врезались в мое сознание. Сорокин сделал паузу, как бы давая мне время переварить сказанное.

— Государственный переворот не есть контрреволюция, — поясняюще продолжал Сорокин, — это только чистка партии одним ударом от собственной подлости. Для этого не нужен и столичный гарнизон Бонапарта. Вполне достаточно одного кинжала советского Брута и двух слов о покойнике перед возмущенной толпой фанатиков:

— "Не потому я Цезаря убил, что любил его меньше, но потому, что я любил Рим больше!".

Сорокин еще раз сделал паузу, на этот раз более длинную. Я продолжал хранить молчание, но то красноречивое молчание, которое выдавало меня с головой.

— Ты чего побледнел, будто только что убил Сталина? — дергает он меня за плечо.

Я молчу. Сорокин продолжает:

— Каждый друг — потенциальный Брут, но чтобы стать Брутом римского класса, надо уметь забыть свое прошлое, ненавидеть свое настоящее и отказаться от своего будущего, во имя вечного и бессмертного — во имя своего Рима. Ни одна страна не богата такими Брутами, как наша. Только надо их разбудить. Но тот Брут загубил Рим, а наш спасет его. И в этом бессмертное величие советского потенциального Брута.

Сорокин развил эту тему еще дальше и глубже, беспощадно откидывая воображаемые контраргументы. Я чувствовал, что он, по обыкновению, убеждает не меня, а самого себя в своей правоте. Однако мысль о насильственном дворцовом перевороте против Сталина сама по себе не была новой, особенно среди молодежи, но лидеры правых были решительно против этого. Помню, как накануне XVI съезда на квартире Сорокина собралась группа "неразоружившихся оппортунистов". Был приглашен и Бухарин. Бухарин был в веселом настроении, шутил со всеми, как будто это не его, а Сталина собираются хоронить на XVI съезде. Вся идиллия была нарушена неприятным вопросом:

— Николай Иванович, когда жизнь подтвердила ваши самые мрачные прогнозы во всех отраслях внутренней политики, а крестьяне, доведенные до отчаяния, проголосовали за вас своей кровью, неужели после всего этого вы собираетесь на XVI съезде голосовать за Сталина?

С лица Бухарина исчезла притворная веселость, наигранное хладнокровие и маска политического индифферентизма. Вероятно, такие вопросы в последние месяцы задавали ему не раз. Столь же вероятным казалось и то, что у Бухарина на такие и им подобные вопросы никакого удовлетворительного ответа не было. Он находился в положении полководца, который, блестяще выиграв генеральное сражение, предлагал противнику собственную капитуляцию, так как не знал о своей победе.

— Атаки против сталинцев сверху не увенчались успехом. Линия партии может быть выправлена только снизу, — вот все, что мог сказать Бухарин.

— Но в том-то и дело, что партии нет, а есть аппарат, против которого бессильны и членские билеты низов, и крестьянские вилы в деревне, — вмешался Сорокин.

— Мораль? — спросил Бухарин.

— Хирургия! — ответил Сорокин.