Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Это даже никому не приходило в голову хотя бы потому, что украинская идентичность окончательно утвердилась, а украинская нация во многом была создана. В этом контексте надо сказать несколько слов и об украинизации. Действительно, хотя национальная политика 1920-х и 1930-х гг. имела противоположные векторы развития, никто украинизацию (в том числе официально) не отменял. К концу десятилетия она просто потихоньку сошла на нет [1319]. Ведь украинизация была не чем иным, как местным вариантом политики коренизации, которая была направлена на формирование местных партийно-советских кадров, пролетариата, на привлечение на свою сторону крестьянства и нейтрализацию национальной интеллигенции. Социальная структура общества УССР за эти два десятилетия претерпела кардинальные изменения. Политика коренизации достигла поставленных перед ней целей и стала попросту не нужна. Советская власть в республике стала вполне «украинской».

Украинская нация с социалистическим общественным устройством продолжала существовать, так же как продолжала сохраняться и украинская социалистическая государственность. Поэтому новая идентичность не несла непосредственной угрозы существованию украинской нации. Более того, во второй половине 1930-х гг. советским руководством был принят ряд мер, препятствующих любым ассимиляционным процессам. Государство как бы замораживало объективные, направляемые жизнью процессы в национальной сфере. С 1935 г. в аппарате ЦК ВКП(б) вводилась новая форма учета номенклатурных кадров, в которой была предусмотрена графа «Национальность», игравшая при продвижении по карьерной лестнице далеко не последнюю роль [1320]. Например, Л. И. Брежнев, в 1937 г. ставший заместителем председателя Днепродзержинского горисполкома, в анкетах указывал свою национальность как «украинец» [1321], поскольку так было легче сделать карьеру. Это, кстати, как нельзя лучше демонстрирует отношение советского партийного руководства к украинской государственности и украинской нации, а заодно и ставит под сомнение маниакальное стремление «украинствующих» представить дело так, будто власти СССР проводили политику насильственной русификации украинцев, желая превратить их в русских.

Сведения о национальности стали учитываться во всех областях общественной жизни страны. Получить информацию о национальном составе населения можно было из двух источников: из переписей и статистики паспортных столов. Поскольку переписи проводились нечасто, ведущее значение приобретал второй источник информации. После введения в 1932 г. единой паспортной системы в паспорте записывалась та национальность, к которой причислял себя сам гражданин (то есть действовал тот же принцип, что и в переписях). Естественно, такой подход оставлял свободу динамики нациотворческим и ассимиляционным процессам и лишь фиксировал национальный облик общества. 2 апреля 1938 г. был установлен новый порядок записи национальности в паспортах, свидетельствах о рождении и других официальных документах: теперь ее можно было указывать только по национальности одного из родителей [1322]. Тем самым процесс сознательного выбора национальной идентичности существенно усложнялся. Скажем, человек, который по тем или иным причинам считал себя русским, таковым официально не признавался, если оба родителя у него были, к примеру, украинцами. А таких людей на Украине уже в конце 1920-х гг. насчитывалось как минимум до 1,5 миллиона человек [1323]. Не правда ли, такой подход несколько странен для государства, целью которого является поголовная ассимиляция и русификация?

Новый национальный проект, который отчасти явился детищем модернизационного рывка, а отчасти стал продолжением многовековых этногосударственных евразийских процессов, не предполагал ассимиляции и ликвидации тех или иных наций. Но вместе с тем он означал вытеснение и ликвидацию других альтернативных проектов национального строительства, например проекта украинской нации – в том виде, в котором он существовал в представлении украинских националистов. Советский национальный проект претендовал на «верхний» этаж в этой иерархии идентичностей. Он должен был занять первое и высшее место в самосознании населения СССР. Говоря современным языком, украинская национальная общность должна была делегировать часть своего государственного и национального суверенитета более «высокому» этажу в государственной и национальной иерархии – соответственно Советскому Союзу и советскому народу как национальному коллективу. Делегирование первого началось с создания союзного государства и затем просто продолжалось, второй процесс стал возможен благодаря «великому рывку».

Впрочем, называть это «делегированием» можно лишь в том случае, если носительницами суверенитета считать республики и «ранее угнетенные народы», а не Союз. Если же за точку отсчета брать не революционный 1917 г., а смотреть на проблему с точки зрения исторической России (а вся политика Сталина как раз и была направлена на восстановление насильственно разорванной преемственности между дореволюционной Россией и Советским Союзом), то это было не чем иным, как возвращением центру, и то лишь частичным, его прав и полномочий.

Таким образом, в «конфликт» с проектом советского народа вступала не сама украинская национальная общность и не сама украинская идентичность, а их трактовка сторонниками национального движения как самоценных и самодостаточных категорий, не нуждающихся в каких бы то ни было «высших» этажах. «Идеальная» украинская государственность тоже вступала в конфликт с проектом советской общности и отражающим ее интересы подходом к соотношению союзного и республиканского в устройстве СССР.

Началась борьба проектов. В ее контексте и надо изучать порой непонятный на первый взгляд разгром так называемого украинского национального возрождения в 1930-х гг. Так как сила и модернизационные возможности были на стороне большевиков, в их победе трудно было усомниться. Все те люди, которые считали республики и «ранее угнетенные» народы высшей ценностью и либо полностью отрицали возможность и желательность наделения центра государственным и особенно национальным суверенитетом, либо стремились сохранить его за ними в как можно большем объеме, были сметены волной репрессий 1930-х гг. Украинское национальное движение было разгромлено сначала идейно, а затем организационно и физически.

Но на пути унификации и централизации СССР и успешного формирования советской общности оказывались определенные препятствия, корнями уходящие в революционные годы. Главное из них заключалось в том, что идея единого государства вступала в противоречие с идеологической доктриной: с широко пропагандировавшимся правом наций на самоопределение. Тем более что в соответствии с ним на территории Российского государства был образован ряд самостоятельных (пусть даже формально) национальных государств [1324]. А в условиях «многоэтажной» федерации национальных республик (в которой, кстати, не все народы, и прежде всего русские, находились в формально равноправном положении) строительство советской национальной общности могло быстро и беспрепятственно осуществляться только при таком положении, при котором «окраины во всем основном должны безусловно подчиняться центру». А это было возможно лишь тогда, когда у центра были сила и ресурсы несколько иного плана, нежели юридически оговоренные полномочия. Иными словами, внутреннее устройство СССР, советской федерации, не было ориентировано на укрепление подобной общности и не могло его обеспечить.